Русское дворянство времен Александра I

Спустя всего несколько месяцев, 29 апреля 1815 года, возмущенный Вязмитинов пожаловался Разумовскому на очередной номер «Духа журналов». Любопытно, что вызвавшая нарекания статья была явно безобидной историей попыток Екатерины Великой снизить цены на товары первой необходимости. Тем не менее министр полиции счел статью потенциально подрывной, поскольку она была полна суждений, которые были не только совершенно глупыми и бессмысленными, но также недопустимыми, дерзкими и могли оказать пагубное влияние на общественное мнение. Разумовский ответил уверением, что цензурный комитет получил строгий выговор за разрешение на публикацию статьи, а также указание проявлять бдительность в будущем.

В следующем июле Разумовский был снова вынужден написать Уварову о «Духе журналов», потому что теперь в нем было опубликовано эссе Иеремии Бентама, скрыто критикующее экономическую политику российского правительства. Разумовский утверждал, что тот факт, что статьи Бентама ранее печатались и продавались в России, не является оправданием. Скорее российские журналисты должны были избегать публикации взглядов, потенциально критикующих политику правительства, «не говоря уже о том, чтобы представлять их как неопровержимую правду». Он предупредил, что отныне цензоры, продолжающие давать зеленый свет «неправильным» публикациям, будут уволены без надлежащего судебного разбирательства.

Преемник Разумовского А. Н. Голицын тоже пожаловался Уварову на «Дух журналов». В письме от 6 сентября 1816 года Голицын выразил сожаление по поводу появления «многих политических статей не в духе нашего правительства». Он особенно возражал против публикации «Письма из Америки», серии статей, которые выходили в течение года, в которых новости из Америки представлялись в весьма позитивном свете. По мнению Голицына, они содержали «крайне недостойные замечания о правительстве по сравнению с другими». Он призвал Уварова проследить за тем, чтобы журнал сменил тон, если хочет избежать закрытия. Далее Голицын назвал по имени одного последовательно некомпетентного цензора, очевидно не подозревая об имевшем место конфликте интересов, поскольку это был не кто иной, как сам Яценков! Его «нужно было избегать любой ценой», а одному надежному цензору, Тиковскому, должна была быть вверена исключительная задача по наблюдению за журналом.

Несмотря на доверие Голицына к Тиковскому, последовали дальнейшие «непристойности». Одна из статей 48‐го номера журнала жаловалась на трудности отправки писем в столице из единственного центрального почтового отделения, у которого были ограниченные часы работы. За этим последовало предложение оборудовать все полицейские посты почтовыми ящиками, высказанное в третьем номере за 1817 год. Редактор добавил необоснованный комментарий о том, что эта схема, помимо дороговизны в реализации, может вызвать «подозрение, что письменная переписка между частными лицами подлежит полицейскому надзору». Не помогло и то, что эта тема была развита в контексте неблагоприятного сравнения почтовой системы Санкт-Петербурга с почтовой системой Лондона в одной из серии статей под рубрикой «Последние путешествия».

К сожалению для Яценкова, возможности Голицына осуществлять надзор не имели себе равных. 28 января 1817 года он написал Уварову еще раз, предупредив его, что любое дальнейшее посягательство журнала на сугубо государственные дела приведет к его немедленному закрытию. Как мы видели в предыдущей главе, продолжающаяся публикация статей, ставящих под сомнение политику правительства, особенно в отношении крепостной реформы, приведет к тому, что к концу 1820 года угроза Голицына реализуется и «Дух журналов» выпустит свой последний номер 13 декабря. В данных обстоятельствах удивительным было то, что журнал издавался так долго.

Усиление цензурной бдительности в послевоенный период

Возражения со стороны государственных чиновников на редакционные решения «Духа журналов» подтверждают использование властями цензуры для запрета обсуждения общественных вопросов, таких как политика правящей элиты, включая налогообложение и другие экономические меры. С 1817 года также была запрещена публикация отрывков из судебных заседаний, а с 1824 года, который ЛеДонн называет «годом великих репрессий», в индекс цензоров была добавлена судебная статистика по убийствам и самоубийствам. В том же году правительственным чиновникам было запрещено публиковать что-либо, касающееся работы их ведомства, и никакой информации о катастрофическом наводнении в Санкт-Петербурге в ноябре 1824 года не публиковалось в течение года после этого события. В соответствии с этим ужесточением цензуры в 1825 году Аракчеев успешно обратился к царю с просьбой запретить любые печатные упоминания о военных поселениях. Все это сводилось к созданию в российском обществе, по удачной формулировке ЛеДонна, «структуры управления, неспособной противостоять произволу власти»[825].