Русское дворянство времен Александра I

Судьба феноменально успешной «Истории государства Российского» Карамзина является еще одним примером усиления контроля. В 1816 году генерал А. А. Закревский прекратил ее печатание в военной типографии на том основании, что она не прошла цензуру, несмотря на личное одобрение царя. Фактически, Александр I объявил себя единственным цензором Карамзина и без дальнейшего вмешательства выделил средства на публикацию его истории[831]. Современники Карамзина находили некоторые отрывки из работы официального историографа освежающе откровенными. В. И. Штейнгейль с удовлетворением отметил, что в 10‐м томе бестселлера правление Ивана Грозного описывается со «всеми ужасами неограниченного самовластия» и что теперь «одного из великих царей можно открыто именовать тираном»[832].

Мы также находим комментарий по поводу честного взгляда Карамзина на Ивана IV в протоколе публичного собрания Императорской Российской академии 8 января 1820 года. Он прилагается к письму И. И. Дмитриева от 26 января к П. А. Вяземскому и предполагает, что Карамзину нечего было бояться цензора. Судя по протоколу, зрители имели «неизъяснимое удовольствие слышать многие места из IX тома „Истории государства Российского“, читанные самим автором». Его рассказ о постепенном изменении характера Ивана Грозного, его жестокости и притеснениях был встречен «глубоким молчанием в зале, умилением и даже слезами». Однако настроение быстро изменилось, когда Карамзину под бурные аплодисменты вручили золотую медаль, что стало «случаем первым в своем роде, днем незабвенным в летописях Академии»[833].

Еще один пример повышенной бдительности относится к 1824 году, когда по иронии судьбы жертвой ее стал сам М. Л. Магницкий, этот бич Казанского университета. В конце 1823 года он анонимно отправил в цензурную комиссию рукопись, озаглавленную «Нечто о конституциях», что фактически было завуалированной атакой на ее членов. Однако этого названия было достаточно, чтобы удержать председателя комиссии и покровителя самого Магницкого А. Н. Голицына от дальнейшего чтения. Публикация была должным образом запрещена на том основании, что комиссия «не находит ни нужным, ни полезным в государстве с самодержавным образом правления рассуждать о конституциях»[834]. Это было поразительно двусмысленно со стороны Голицына, поскольку, будучи одним из самых близких соратников царя, он, должно быть, знал, что Александр I все еще проявляет к конституциям активный интерес, как мы видели в восьмой главе. Цензорская деятельность самого Магницкого обрела гротескный характер, когда в качестве губернатора Симбирска он организовал на городской площади акции сожжения книг. Здесь произведения Вольтера и других философов XVIII века, которые губернатор когда-то сам читал и которыми восхищался, были по его инициативе преданы огню местными дворянами, членами Симбирского библейского общества, создание которого было еще одной инициативой Магницкого-губернатора[835].

Социальный контроль и тайная полиция: некоторые примеры

В архивах тайной полиции хранятся уголовные дела тех дворян, которые в это время попали в немилость к властям и в большинстве случаев столкнулись с более серьезными последствиями, чем слепой англичанин в странном деле, приведенном Тургеневым. Некоторые примеры дадут представление о диапазоне действий, которые были признаны преступными. В их число входит относительно тривиальный случай полковника Граббе, который в начале 1822 года был обвинен в неподчинении и в том, что, на основании достоверных отчетов, «[з]анимался непозволительными сообщениями и связями с шайкою людей, коих побуждении весьма подозрительны». Ему было приказано выехать в Ярославль и оставаться там. Другой случай — двухлетнее расследование по обвинению в оскорбительных высказываниях в адрес царя помещика Л. М. Шмарова. О несчастном Шмарове сообщил учитель Рязанской церковной школы Васильев 30 мая 1816 года. Дело было закрыто, однако без видимых результатов, 26 апреля 1818 года. В мае 1816 года было заведено дело лейтенанта Нащокина Егерского полка лейб-гвардии, сосланного в Тульскую губернию за неуказанные «неприличные поступки». В этом случае, еще до того, как началось какое-либо расследование, царь приказал уволить опального дворянина из полка и отправить в «деревню его, с тем чтоб он никуда не смел из оной выезжать». В одном печальном случае, произошедшем в июле 1818 года, отец пытается использовать социальный контроль со стороны государства, чтобы наказать собственного сына за его «развратное поведение». Губернский секретарь Николай Небольсин, говорится в отчете, несмотря на «все отеческие об нем попечения и кроткие увещания, слепо и бесстыдно предается всякого рода разврату, нетерпимому ни в семействе ни в обществе». На этом основании отец спрашивал, можно ли посадить его сына в крепость на шесть месяцев. Результат этой отчаянной петиции неизвестен[836].