Русское дворянство времен Александра I

Тем не менее судьба фон Бока была известна многим в Петербурге, в том числе его близкому другу, поэту В. А. Жуковскому, а также братьям Тургеневым и Вяземскому[850]. 10 мая 1827 года Николай I наконец передал фон Бока на попечение его семьи, за несколько дней до девятой годовщины заключения под стражу. После того как фон Бок подписал обязательство не покидать свое имение Войзек ни по какой причине, ему было разрешено вернуться в свою родную деревню, где он должен был оставаться под надзором местных властей. Фон Бок так и не оправился полностью от психического расстройства и физической болезненности, вызванных этим испытанием. Однако преданная жена фон Бока усердно заботилась о нем до его смерти в 1836 году от самопроизвольного огнестрельного ранения, полученного, когда он перезаряжал свой пистолет во время стрельбы по мишеням.

Жестокая судьба Тимофея фон Бока была личной, семейной трагедией и напоминанием о существовании границ, которые во время правления Александра I русские дворяне могли переходить только на свой страх и риск. Поэтому, вероятно, неудивительно, что его история не была уникальной. Во многом такая же участь постигла Г. Ф. Раевского, арестованного и отправленного в Шлиссельбург в 1822 году в возрасте всего 17 лет. Он был младшим братом «первого декабриста» В. Ф. Раевского, офицера 2‐й армии, также арестованного в 1822 году за «необузданное вольнодумство» и распространение либеральных идей среди своих сослуживцев[851]. Беспокойства Григория за своего брата было достаточно, чтобы подозрения распространились и на него. Помещенный в одиночную камеру, Раевский, как и фон Бок, вскоре потерял рассудок. Он тоже томился в своей камере до тех пор, пока его не освободили одновременно с фон Боком в 1827 году и так же «под присмотр родственников»[852]. В. Ф. Раевский обвинил Аракчеева в гнетущем политическом климате, в котором страдали его брат и многие другие: «Железные кровавые когти Аракчеева сделались уже чувствительны повсюду, — писал он об этом периоде. — Служба стала тяжела и оскорбительна»[853].

Несчастные судьбы Каразина, фон Бока, братьев Раевских и многих других иллюстрируют вопиющую непоследовательность, проявленную Александром I в отношении доморощенных критиков режима в России после поражения Наполеона. Хорошо известно, что царь, напротив, закрывал глаза на многочисленные и подробные отчеты, которые он получил о распространении тайных обществ декабристов и об их либеральной повестке приблизительно с 1818 года, кульминацией которых стали сообщения И. В. Шервуда и А. И. Майбороды в июле и ноябре 1825 года. В этих сообщениях фигурирует ряд царских фаворитов, в том числе его адъютант и начальник штаба 2‐й армии генерал П. Д. Киселев. Они называли нескольких гвардейских офицеров, хорошо известных Александру I лично, но он не предпринял никаких действий. Напротив, на основании аналогичных отчетов другие лица, не связанные с тайными обществами, были немедленно арестованы по приказу царя и скоро отправлены в Петропавловскую крепость или в еще более мрачную крепость в Шлиссельбурге.

Есть много хорошо известных объяснений непоследовательности Александра I. В том числе предположение, что его преследовали воспоминания о попустительстве в отношении убийства своего отца, императора Павла I; что царь не мог заставить себя отдать приказ о массовых арестах тех, кто принадлежал той же социальной среде в различных придворных кругах; или тех, кто был увлечен теми же идеями социальной и политической реформы, которые с самого начала своего правления, или даже ранее, Александр I высказывал сам, как дитя своего времени. Возможно, по какой-то причине царь просто выборочно игнорировал то, что ему говорили, особенно в случае с будущими декабристами. Скорее всего, совокупность всех этих предположений стоит за непостижимой психопатологией «Сфинкса на троне».

В заключение следует отметить, что отдельные случаи, приведенные здесь, ни в коем случае не были исключительными. Вместе они иллюстрируют риски, которым подвергались те, кто решил выражать политические или социальные взгляды, не совпадающие с общепринятыми. Эти примеры также говорят нам о способности Александра I бессердечно относиться к своим подданным. В частности, дело фон Бока остается бесспорно позорным эпизодом, в котором Александр I фигурирует в самом неблагоприятном свете. Это резко контрастирует с широко распространенным взглядом на его доброту и мягкость как человека и правителя, воплощенным, например, в суждении Роберта Пинкертона, современного британского наблюдателя и основателя Московского библейского общества в 1813 году: «Об Александре I истинно можно сказать, что никогда даже виновному он не наносил раны одной рукой, чтобы не возлить в нее масло и вино другой. Он правил русским народом с такой неслыханной кротостию, что находились недостойные, злоупотреблявшие его благорасположением»[854].