Русское дворянство времен Александра I

Напряжение между поколением декабристов и властью нашло великолепное литературное выражение в пьесе Александра Грибоедова «Горе от ума» 1825 года. Рисуя портрет своего героя, Чацкого, Грибоедов указал на главные камни преткновения: Чацкий восстает против общепринятых форм социального общения и традиционно малодушного подчинения дворянства государству и службе. Пушкин был одним из первых, кто прочитал черновик пьесы в январе 1825 года, что послужило основанием для его знаменитого точного предсказания, что половина ее строк скоро станет русскими пословицами. Из-за проблем с цензурой премьера в Санкт-Петербурге была отложена до 1831 года, через два года после смерти автора и через шесть лет после начала нового правления.

Первые два десятилетия XIX века были отмечены распространением идей просвещения о законности, представительном правительстве и гарантированных правах личности, которые резко контрастировали с самодержавием и крепостным правом в России. Как отмечает Джанет Хартли, к 1825 году «жизнь русской знати, даже беднейшей и провинциальной, претерпела больше изменений, чем жизнь любой другой группы в российском обществе». Эта трансформация коснулась занятий, образования, образа жизни, культурных представлений и даже внешнего вида дворян[861]. Тем не менее к последним годам правления Александра I правительство вызвало недовольство и сопротивление значительной части молодого дворянства, даже тех из них, которые не одобряли тайные общества или их методы. Это были так называемые «декабристы без декабря». Среди них были братья Тургеневы, Вяземский, Грибоедов и, в некотором смысле, сам Пушкин. Они должны были сыграть значительную роль в формировании культурной идентичности образованной дворянской элиты в последующие десятилетия, как мы увидим в последнем разделе этой главы.

Рассказывая о возникновении «частной личности», Е. Н. Марасинова утверждает, что эмансипация дворянской культуры определялась не столько развитием классового самосознания, сколько появлением самостоятельно мыслящей личности. Именно «частное лицо» возглавило формирование общественного мнения и борьбу за свободу от высшего контроля над общественной жизнью. Более того, таких «частных лиц» можно было найти среди родителей поколения декабристов. Например, генерал-майор П. И. Ивашев, симбирский дворянин и отец члена Южного общества В. П. Ивашева, создал у себя дома особую культуру, которая отражала «существование интеллигенции» русского провинциального дворянства к началу XIX века. Ивашев-старший способствовал личному развитию своей жены и детей, особенно их литературному, художественному и музыкальному образованию. Он создал у себя дома литературно-философский салон, который стал площадкой для плодотворного обмена мнениями. Необычным для того времени было то, что обычная авторитарная патриархальная установка была заменена атмосферой, в которой чаяния и мнения других, включая женщин и детей, не только терпели, но и активно поощряли[862].

Индивидуальные пути к инакомыслию

Наглядным примером возникновения самостоятельно мыслящей личности как продукта эмансипации дворянской культуры при Александре I является С. Г. Волконский (1788–1865). Он был одним из ведущих членов Южного общества и провел тридцать лет в Сибири, пока по амнистии Александра II в 1856 году ему не разрешили вернуться в Европейскую Россию, восстановив в дворянском достоинстве. Родившись в привилегированной элите России, Волконский пользовался всеми преимуществами своего сословия, был назначен адъютантом царя и вращался в придворных кругах. Однако значительное давление со стороны сверстников привело Волконского в состояние романтического патриотического рвения, которое вскоре отдалило его от них. Это легко видно из описания, которое он дает в своих мемуарах 1862 года, о влиянии, которое на него оказал, в частности, М. Ф. Орлов, в квартире которого Волконский тогда поселился. Вот как гласит апология Волконского:

Сожитие с столь замечательным лицом, как Михаил Орлов, круг людей, с которыми имел я ежедневные сношения, оказали сильное влияние на меня, развили во мне чувства гражданина, и я вступил в новую колею убеждений и действий. С этого времени началась для меня новая жизнь. Я вступил в нее с гордым чувством убеждения и долга гражданина, и с твердым намерением исполнить во что бы то ни стало мой долг исключительно из любви к отечеству. Избранный мною путь привел меня в Верховный уголовный суд, в Сибирь, в каторжную работу и к тридцатилетней жизни в ссылке[863].