Русское дворянство времен Александра I

Его пробуждение к понятию гражданского общества, которое он будет стремиться продвигать, было общей реакцией на «пустопорожнюю жизнь петербургских гостиных и шагистику военной гарнизонной жизни». Вместо этого, по мнению Волконского, его энергия должна быть направлена на такие гражданские действия и участие, которые имели «целью поставить Россию на уровень гражданского быта, введенного в Европе в тех государствах, где начало было не власть деспотов, но права человека и народов». Когда военные действия прекратились, Волконский взял отпуск и наслаждался «отпускным годом», путешествуя по Европе. В Лондоне принимавший Волконского генерал сэр Роберт Вильсон, избранный членом парламента от Саутварка в 1818 году, предоставил ему доступ в палату общин. Один из лидеров оппозиции его величества, Вильсон служил в России во времена войны с Наполеоном и был в Москве во время краткой оккупации города наполеоновскими войсками в 1812 году[864]. Именно в Лондоне «свобода слова и сходок в Англии и парламентские прения производят заметное впечатление на двадцатичетырехлетнего русского генерала»[865].

Более чем через сорок лет Волконский вспоминает эйфорию, которую испытывал он и его товарищи от перспектив того, что они еще могут достичь: «С самого начала вступления моего в это общество, я сделался ревностным деятелем по оному, почел обязанностью не удаляться из России и изменил принятое мною намерение надолго отлучиться за границу (с. 403 Записок). Мое вступление в тайное общество было встречено с радостью другими членами, и с этого момента я стал страстным его членом. Я говорю со всей совестью, что собственными глазами я полностью понял, что вступаю на благородный путь гражданского действия». Помимо приведенных выше извинений, Волконский мало говорит о причинах своего становления декабристом. Но в показательном замечании о своем настроении после провозглашения конституции Польши Волконский сказал, что тогда он начал желать, «чтобы отечество выдвинулось из грязной колеи внутреннего своего быта»[866]. Не менее показателен рассказ о политическом пробуждении своего поколения приводит в своих мемуарах офицер Гвардейского экипажа А. П. Беляев, участвовавший в восстании декабристов. Он вспоминал, что многочисленные тайные общества разрабатывали конституции, от умеренных монархических до радикально-республиканских, «так что в период с 1820 года до смерти Александра I либерализм стал уже достоянием каждого мало-мальски образованного человека». И хотя Беляев, ставший автором устава Общества морской гвардии (1824), в своей ностальгической ретроспективе, без сомнения, склонен к преувеличению, его своеобразные воспоминания довольно ясно передают ощущение преобладающих настроений среди его молодых соратников в начале 1820-х: «Все мы мечтали о республике, все представляли себе это золотое время народных собраний, где царствует пламенная любовь к отечеству, свобода, ничем и никем не ограниченная, кроме закона, полное благосостояние народа». Он и его группа сверстников имели в виду примеры Греции, Рима, Франции и Америки, где публичные площади были наполнены собраниями людей, свободных, благородных и добродетельных республиканцев, «где рисовались перед нашими глазами старый и новый Бруты, поражающие деспотизм»[867].

Еще одно вспоминание о политическом климате того времени можно найти у другого мемуариста, А. И. Кошелева, который описывает антиправительственные настроения, преобладавшие в разговорах в начале 1820‐х годов. «Никогда не забуду одного вечера, проведенного мною, 18-летним юношею, у внучатого моего брата Мих. Мих. Нарышкина; это было в феврале или марте 1825 года». Здесь он наслаждался обществом декабристов К. Ф. Рылеева, Э. П. Оболенского и И. И. Пущина. Рылеев читал свои «патриотические думы», и все говорили о насущной необходимости «d’en finir avec ce gouvernement»[868].

Писатель Д. Н. Свербеев вспоминал, что в юности он, «довольно равнодушный к великим тогдашним идеям свободы, равенства и братства, любил в редких случаях ими похвастаться». Свербеев описывает один такой случай, который едва не стоил ему свободы. Это случилось, когда он был студентом последнего курса Московского университета и был представлен родственником П. А. Кикиным «обскуранту дедушке» адмиралу Шишкову. Шишков попросил Свербеева сказать ему, сколько сословий было в России. «Тут мое раздраженное терпение лопнуло и я громко выговорил: — Два. — Как два? — Да-с, ваше высокопревосходительство, два. — Только? — Только. — Какие же? — Деспоты и рабы». И Шишков, и Кикин были шокированы и немедленно приказали несчастному Свербееву вернуться домой, угрожая отправить его в Петропавловскую крепость.