Русское дворянство времен Александра I

По крайней мере, один ответ на второй вопрос был предложен современным консервативным журналистом Н. И. Гречем в его привычной едкой манере: «Офицеры делились на две неравные половины. Первые, либералы, состояли из образованных аристократов; это было меньшинство; последние, большинство, были служаки, люди простые и прямые, исполнявшие свою обязанность без всяких требований». Однако Греч уделяет больше внимания тому, что он определяет как «группу меньшинства», описывая ее так:

Аристократо-либеральные занимались тогдашними делами и кознями Европы, особенно политическими, читали новые книги, толковали о конституциях, мечтали о благе народа и в то же время смотрели с гордостью и презрением на плебейских своих товарищей; в числе последних было немало репетиловых, фанфаронов, которые, не имея ни твердого ума, ни основательного образования, повторяли фразы людей с высшими взглядами и восхищались надеждою, что со временем Пестель или Сергей Муравьев[-Апостол] отдаст им справедливость и введет их в свой круг[882].

В сравнении с карикатурой Греча, более полная картина представлена российским историком П. В. Ильиным в важной статье 2004 года. В ней подчеркивается ведущая роль либерального дворянства в истории реформ в России во время правления Александра I[883]. Применяя исторически сложившееся название «декабристы» в отношении наиболее значимых представителей этого движения, как и многие постсоветские историки, Ильин ставит под сомнение точное значение этого термина. Другое недавнее обсуждение терминологии обнаруживает, что до сих пор нет единого мнения о том, кого именно следует отнести к категории «декабристов». Идут споры и о происхождении самого термина, первое использование которого многие исследователи приписывают Александру Герцену в 1842 году[884].

Такая неуверенность перекликается с тем, что чувствовали сами декабристы. И. Д. Якушкин упорно отказывался от наименования «декабрист», хотя был приговорен «по первому разряду» к пожизненным каторжным работам за участие в заговоре с самого начала в качестве участника и основателя «Союза спасения». Он настаивал на том, чтобы так называли исключительно тех, кто действительно участвовал в восстании. М. А. Бестужев, который был на Сенатской площади 14 декабря, обозначил свое согласие с узким определением Якушкина в 1869 году, говоря, что к тому времени в живых оставались только два других подлинных декабриста: А. П. Беляев и А. Е. Розен. Очевидная сложность узкого определения Якушкина состоит в том, что он исключает очень много выдающихся фигур, в частности П. И. Пестеля, лидера Южного общества, который был арестован за день до восстания, но впоследствии казнен за свою ключевую роль в заговоре.

Ильин особенно настороженно относится к общепринятому использованию термина «движение декабристов», что видно из того, что он помещает его в кавычки всякий раз, когда использует. В основе этой терминологической проблемы лежит вопрос об определении понятия «декабрист», от которого, в свою очередь, зависит точное количество тех, кого можно идентифицировать как декабристов, будь то «видимых» или «невидимых», и, следовательно, масштабы поддержки реформирования России в конце царствования Александра I. Вопрос не новый. Он был поднят почти сорок лет назад настоящим автором в биографии К. Ф. Рылеева 1984 года, когда в историографии декабристов доминировало то, что Ильин и другие российские историки-ревизионисты теперь обычно отвергают как «искажения» их советских предшественников. Релевантный и, на мой взгляд, все еще справедливый отрывок гласит следующее:

Действительно, в некотором смысле термин «движение» излишне формален в применении к декабризму. Хотя все участники тайных обществ, несмотря на их пестрый и неоднородный состав, были представителями привилегированного класса, можно говорить об определенном феномене в умонастроении, овладевшем многими прогрессивными, талантливыми и одаренными богатым воображением личностями той эпохи[885].