Русское дворянство времен Александра I

Позже Марченко узнал, что Николай I после разговора с некоторыми из арестованных понял, что многие из них не были добровольными участниками восстания, и поэтому освободил 102 из них до суда, проводимого Следственной комиссией. Весть об этом помиловании быстро распространилась среди родственников и друзей, значительно повысив популярность Николая. Совершенно очевидно, что, не будучи поклонником ни Аракчеева, ни его помощника П. А. Клейнмихеля, Марченко пришел к выводу, что «спаслось русское дворянство от беды неизбежной, если бы следственная комиссия попала в руки Аракчеева и Клейнмихеля»[928].

Марченко был не единственным свидетелем внезапного падения Аракчеева и его до той поры безграничной власти. Князь А. М. Горчаков, известный как последний российский канцлер, занимавший пост министра иностранных дел с 1856 по 1882 год при трех царях (Александре II и Александре III), вспоминал, что поначалу его не взволновала толпа, с которой он столкнулся в центре Санкт-Петербурга 14 декабря, так как он так привык к шумным сборищам на лондонских площадях за годы своей дипломатической службы в британской столице. События того дня ознаменовали конец режима Александра I, символом чего можно считать следующее красноречивое изображение его главного чиновника А. А. Аракчеева. Горчаков увидел ненавистного великого визиря Александра I, сидящего в углу комнаты в покоях императрицы Александры Федоровны: «Выражение лица Аракчеева было в тот день особенно мрачное, злое, никто к нему не приближался, никто не обращал на него внимания. Видимо, все считали бывшего временщика потерявшим всякое значение»[929].

Захватывающий взгляд на события изнутри Зимнего дворца дает барон М. А. Корф:

В звании камер-юнкера я видел изблизи грозный день, восставший тогда над Петербургом и над Россиею, но коего события так быстро и счастливы потушенны были энергиею юного царя. По придворному наряду, я провел все 14‐ое декабря 1825 года от полудня до 8‐го часа вечера во дворце; видел и сам разделял общее смятение и ужас… находился при той торжественной минуте, когда, по усмирении мятежа, царь с царицею в придворной церкви, в присутствии всего двора, пали на колена и в сем смирении пред всевышнем пробыли в продолжении всего благодарственного молебствия![930]

Между тем в Москве сенатор А. Я. Булгаков вспоминал о всеобщем удивлении, когда до получения манифеста о воцарении московское дворянство было приглашено в Кремлевский Успенский собор, чтобы принести присягу Константину в 11 часов утра 18 декабря 1825 года. Когда прошел слух о том, что Константин отрекся от престола в пользу Николая, возникло смятение относительно вопроса о престолонаследии, и Булгаков заметил некоторое нежелание даже среди московской элиты принести новую присягу Николаю, не увидев, что Константин (который был в Варшаве) присягнул первым. Начальник полиции М. А. Обресков, зять Булгакова, сообщил, что в Санкт-Петербурге «великие беспокойства, что <Зимний> дворец превратился в шинок, куда всякий входит».

Рассказ Булгакова подтверждает мнение о том, что новый царь проявил удивительное хладнокровие перед повстанцами, которых не убедило его объяснение причины своего восшествия на престол — отказ от него Константина: «Что мне было делать?» — говорил им Николай I. — Российский престол не может оставаться праздным: я должен войти на оный!» Вступающий на престол царь не знал, как лучше использовать ситуацию, и обратился за советом к своим генералам, герцогу Евгению Вюртембергскому и И. В. Васильчикову, спрашивая их, как бы его покойный брат отреагировал на эту проблему[931].

Граф Е. Ф. Комаровский был в свите Николая I 14 декабря и оставил запись о своих действиях в этот день в качестве верного свидетеля хаотичного мятежа на Сенатской площади. Комаровский отмечал, что в состав повстанческих войск входили несколько рот Московского полка, практически весь лейб-гвардии полк, кроме первой роты и дежурных, и весь гвардейский экипаж. Комаровский насчитал около семисот арестованных, и Николай I приказал ему сопроводить их в Петропавловскую крепость[932].

Таким образом завершилось наспех спланированное и плохо исполненное восстание, которое, что особенно важно, не имело решительного руководства в отсутствие назначенного командира восстания, полковника князя С. П. Трубецкого. Возможно, это не имело никакого значения, поскольку, в конце концов, кажется очевидным, что лояльность восставших офицеров безнадежно разделилась между намерением совершить цареубийство и обязанностью служить своему новому императору[933]. В любом случае с поражением восстания ушли надежды радикального меньшинства дворянства на замену самодержавия конституционной формой правления. Теперь начались аресты и шестимесячный процесс расследования, кульминацией которого стала казнь пяти ведущих заговорщиков и утверждение самодержавной власти Романовых в России еще на девяносто один год.