Русское дворянство времен Александра I

Оценивая масштабы ненависти общества к Сперанскому, его биограф М. А. Корф заметил, что в свое время русские, возможно, ненавидели поляка Чарторыйского (исполняющего обязанности министра иностранных дел Александра I), как впоследствии они, возможно, ненавидели и немца Канкрина (министра финансов в царствование Николая I), но ни один не был объектом их ненависти так горько и открыто, как их русский коллега — Сперанский[501]. Некоторых даже удивила снисходительность царя, не казнившего «этого преступного предателя». Петербургский почтмейстер К. Я. Булгаков, например, выразил свое недоверие в возмущенной дневниковой записи: «Как не сделать примерного наказания, — Сперанского не повесить! О, изверг! Чудовище! Неблагодарная, подлая тварь! Ты не был достоин звания российского дворянина! Оттого-то ты и гнал их!» Согласно одному из предположений, Сперанскому удалось избежать казни только благодаря незамедлительному вмешательству доверенного лица Александра I, профессора Дерптского университета Г. Ф. Паррота, который посоветовал царю не забывать, что Сперанского ненавидят за то, что сам государь его слишком высоко поднял[502].

По мнению хорошо осведомленного Д. П. Рунича, сменившего С. С. Уварова на посту директора Санкт-Петербургского учебного округа с 1821 по 1826 год, падение Сперанского было спровоцировано широким заговором противников реализации конституционных замыслов Александра I в отношении России. Им руководили изнутри императорской семьи мать царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна и его любимая сестра, великая княгиня Екатерина Павловна, а также граф А. О. Армфельд, граф Ростопчин и А. Д. Балашов, министр полиции. Рунич утверждает, что Александра I заставили принести в жертву Сперанского, хотя он знал, что тот невиновен в выдвинутых против него обвинениях[503]. Царь явно чувствовал себя обязанным сделать это, чтобы сдержать растущее недовольство, по поводу которого он получал тревожные сообщения, и потому, что с растущей угрозой безопасности Российской империи в лице Наполеона он отчаянно нуждался в безраздельной лояльности и поддержке дворян.

На смену Сперанскому пришел видный петербургский консерватор А. С. Шишков. Это было еще одним свидетельством перехода к реакционным политическим настроениям накануне вторжения Наполеона. Внезапная опала Сперанского вызвала переполох даже в Дворянском пансионе при Московском университете, где в то время учился М. А. Дмитриев. Он отметил, что среди его одноклассников преобладало мнение, что Сперанский был предателем и перешел на сторону Наполеона[504]. Одним из свидетелей изгнания Сперанского из Петербурга 17 марта 1812 года был декабрист А. Н. Муравьев, который через несколько дней сам покинул столицу, отправившись со своим полком в Вильно. Муравьев очень симпатизировал Сперанскому, считая его воплощением грядущих реформ. Сперанский считал свое падение результатом недоброжелательности и зависти невежественных придворных и почти всей знати. Для Муравьева судьба Сперанского подчеркнула бессильное и шаткое положение реформаторских правительственных чиновников при Александре I[505].

Однако непоследовательность и непредсказуемость Александра I дополнительно иллюстрируются отзывом из ссылки и помилованием Сперанского в 1816 году и назначением его губернатором Пензенской губернии. Объяснение этого шага Александром I в его личном рескрипте от 30 августа того же года заключалось в том, что, «внимательно и строго» повторно изучив дело, четыре года спустя он не смог найти «убедительных причин к подозрениям»![506] Затем в 1819 году Сперанский был назначен губернатором Сибири вместо опального И. Б. Пестеля. Всего через два года его отозвали в Санкт-Петербург и назначили членом Государственного совета. Хотя Николай I назначил его главой Второго отделения Личной канцелярии Его Императорского Величества, которая отвечала за кодификацию законов, Сперанский так и не восстановил свое прежнее положение в государственных кругах. Его влияние на Александра I также фактически потерпело крах: царь принимал его всего три раза в 1823 году, но ни разу в течение оставшихся двух лет своего правления[507].

В качестве поразительного эха жалоб Александра I на бесполезность стольких людей на государственной службе барон М. А. Корф, сотрудничавший со Сперанским над амбициозным проектом кодификации в 1833 году, вспоминал о разочаровании последнего, свидетельствовавшем о том, что работа продвигалась мучительно медленно: «Ему [Сперанскому], для осуществления обширных его планов, необходимы были руки, а в комиссии законов их не оказывалось, потому что не только почти никто из ея чиновников ничего не делал, но немногие из них и способны что-нибудь делать»[508].