Русское дворянство времен Александра I

В архиве Отдела рукописей Российской национальной библиотеки есть хорошая литография Сперанского и вырезка статьи Д. Доброхотова из газеты «Русские ведомости», вышедшей 11 февраля 1889 года, в пятидесятилетие со дня смерти Сперанского. Восхваляя его за мужество, автор памятной статьи признает, что Сперанский был фигурой, вызывающей разногласия, и подчеркивает глубину его непопулярности. Карамзин, например, был среди тех, кто с полным презрением относился к выдающемуся статс-секретарю: «Все восстали против дерзкого реформатора. Проклятия привилегированной касты достигли опасных размеров»[509]. Однако барон Корф, как и большинство будущих историков, относился к Сперанскому лучше, чем многие его современники. В дневниковой записи от 12 февраля 1839 года, написанной на следующий день после смерти Сперанского, Корф записал, что «светило российской администрации угасло». Он описал государственного секретаря как «гения в полном смысле слова», «едва ли не превзошедш<его> всех прежних государственных людей наших», чье «имя глубоко врезалось в историю»[510].

В. П. Кочубей: от самоотверженности к безразличию

Особенно поучительным и интригующим индивидуальным примером является случай Виктора Павловича Кочубея, члена Александровского Негласного комитета, который с 1801 по 1802 год управлял Коллегией иностранных дел, а в 1802–1807 и 1819–1823 годах занимал пост министра внутренних дел. Семья дворянина происходила из села Диканька, прославленного Николаем Гоголем. Кочубей был необычайно хорошо образован, он провел по несколько лет во время правления Екатерины II в университетах Женевы, Упсалы и Лондона. Это означало, что, помимо французского, который он совершенствовал в Париже в начале 1790‐х годов, он также хорошо говорил и на английском. Двадцатичетырехлетний Кочубей, обладавший хорошими связями, собирался направиться в Османскую империю в качестве посла России, когда летом 1792 года он впервые встретился с пятнадцатилетним Александром в Царском Селе. Непростые отношения, которые затем развились, можно проследить через комментарий Т. А. Богдановича к переписке Александра I с Кочубеем, опубликованной в 1923 году[511].

Немедленное увлечение Александра I Кочубеем нашло отражение в четырнадцати письмах, написанных им в течение следующих пяти лет, которые были найдены в архиве Диканьки. К сожалению, на сегодняшний день не появилось никаких следов ответов, хотя кое-что можно вывести из текстов Александра. В них будущий царь проявлял эмоциональность, граничившую со страстной подростковой любовью. Заявления о безграничных и бессмертных чувствах к Кочубею привлекают внимание во всей пятилетней переписке. В то время как Александр I делился своими мыслями и чувствами со своим корреспондентом, его главное внимание всегда отражало привязанность к Кочубею. Именно в одном из этих писем Александр I выразил желание отказаться от предстоящих царских обязанностей и уехать с женой в какое-нибудь идиллическое место на берегу Рейна. В нескольких письмах Александр благодарит Кочубея за его полезный совет, который сделал из него совершенно нового человека как морально, так и физически.

Кочубей сумел провести большую часть репрессивного царствования Павла I на безопасном расстоянии от Санкт-Петербурга, либо в своих имениях, либо за границей. Вступление на престол Александра I застало его в Дрездене, откуда он вернулся в Россию, чтобы поддержать своего близкого друга и стать членом Негласного комитета. Однако через год Кочубей понял, насколько опасно понимать молодого царя буквально. По непонятным причинам Кочубей оказался пониженным в должности, превратившись из ближайшего и любимого доверенного лица Александра I до едва терпимого правительственного министра. Сохранившийся черновик письма, которое Кочубей написал царю, но так и не отправил, выражает его обиду и тревогу в связи со странным изменением отношения Александра I к своему бывшему другу: Кочубей умоляет царя вернуть доверие, на которое он чувствовал себя вправе, и как слуга государства и «как тот, кого, по вашим собственным словам, вы любили».