Русское язычество. Мифология славян

«Воротарю, воротарю!» —
«Хто, хто у ворит кличе?» —
«Царськая (или панськая)

служечка». —«А що в ней принесено?» —
«Мизильнее дитя». —
«А в чим воно посажено?» —
«В золотим кресли». —
«А чим воно цятаеться?» —
«Срибними оришками». —
«А чим воно пидкидаеться?» —
«Золотим яблучком».

Или:

«Володарь, володарь,

Чи дома господарь?» —
«Та нема его в дома:
Поихав по дрова.
Церква замикана.
Церква одмикана…» —
«А хто в теи церкивци?» —
«Золотее дитятко». —
«А що з воно робить?» —
«Золотого ножика держить». —
«А що воно крае?» —
«Срибнее яблочко».

Точно так же древнее представление упадающей и снова воскресающей в течение круга годичного силы солнца образом умершего и ожившего человеческого существа отразилось в игре Кострубонько с соответствующими песнями, которые, однако, в настоящее время уже сильно разложились.

Умер, умер Кострубонько,
Умер, умер голубонько.

Умер та й не дише…
Кострубонька поховали,
Ниженьками притоптали.
Прийди, прийди, Кострубонько,
Стану з тобою на шлюбоньку,
Упедилю в недилочку,
При раннему сниданьячку.

Этот Кострубонько — то же, что великорусский Ярило, или сохранившееся в некоторых великорусских местностях безыменное погребение весны. Песня говорит: «Умер, умер Кострубонько (уменьшительное от Коструб — нечоса, насмешливое прозвище, без сомнения, явившееся впоследствии, под внушением христианского презрения к языческим празднествам и забавам), умер голубчик, умер и не дышит». «Только … колышет», — прибавляют молодцы, тем самым давая повод искать связи Кострубонька с великорусским непристойным Ярилою и с древним мифологическим символизмом лингама и фальлуса, особенно с египетским мифом о воссоздании умерщвленного Тифном Озириса из его детородных частей, спасенных Изидою; его похоронили, притоптали ногами. Это одна половина песни. Другая представляет Кострубонька ожившим и говорит о браке Кострубонька: «Приди ко мне, Кострубонько, вступи в брак со мною в день недельный, при раннем завтраке». В Западной Малороссии игра в Кострубонька сопровождается неоднократными восклицаниями: «Христос Воскресе», что еще более побуждает предполагать, что в древности песня эта со сценическими действиями выражала такой образ, который, по внешним признакам, имел сходство с христианским представлением о смерти и воскресении Христа. Лету также посвящены особые разряды песен: троицкие, петровочные, купальские, наконец, песни, сопровождающие сельские работы, — гребецкие и зажнивные. Все носят на себе признаки времени года. Здесь встречаете короткую ночь, которая не дала девице выспаться:

Мала ничка петривочка —
Не виспалась наша дивочка, —

венки из летних цветов, купанье:

Купалочка купалася
На бережку сушилася, —

высокую траву в саду, где могут скрываться волки:

А в мого батька сад над водою,
Сад над водою — зильля торою,
А в тому зильлю вовки завили, —

и беленье полотен:

Там Катерина биль билила,
А билячи говорила:
Биле мое, биле крамне, тоненьке, —

и комаров, которые кусаются:

Та вже три дни три недили,
Як мого нелюба комари зьили.

Или:

Та вже сонце на гори —
Кусаються комари.

Здесь являются и русалки — эти фантастические существа, в поэтическом мировоззрении народа составляющие принадлежность лучшего периода летнего времени.

Сидили русалки
На кривий берези;
Просили русалки
В дивочок сорочок,
В молодиць намитокь:
Хоч вона худенька,
Та аби б биленька.

Или:

Проведу я русалочку до бору,
Сама я вернуся до дому.
Ой, коли ж ми русалочки проводили,
Щоб до нас часто не ходили,
Та нашого житечка не ломали.