Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

В логическом контексте последнего положения критик был категоричен, настаивая, что «только то вносится в сокровищницу души нашей, что приняло художественный образ» (19). Идея и идеальное, считал Григорьев, не могут быть «отвлечены» от жизни; сама «идея есть явление органическое», а «идеал остается всегда один и тот же, всегда составляет единицу, норму души человеческой» (42). Его лозунгом становятся слова: «Велико значение художества. Оно одно, не устану повторять я, вносит в мир новое, органическое, нужное жизни» (19). На этом основании Григорьев сформулировал «две обязанности» критики в отношении литературы: «Изучать и истолковывать рожденные, органические создания и отрицать фальшь и неправду всего деланного»(31).

В цепи этих рассуждений Григорьева возник и тезис об ограниченности исторического рассмотрения каких-либо художественных фактов. Завершая статью, он писал: «Между искусством и критикою есть органическое родство в сознании идеального, и критика поэтому не может и не должна быть слепо историческою» (47). В качестве противовеса принципу «слепого историзма» Григорьев утверждал, что критика «должна быть, или, по крайней мере, стремиться быть, столь же органическою, как само искусство, осмысливая анализом те же органические начала жизни, которым синтетически сообщает плоть и кровь искусство» (47).

Работа «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» (Русское слово, 1859) была задумана как цикл статей, в которых ее автор предполагал рассмотреть в первую очередь характерные особенности творчества Пушкина, Грибоедова, Гоголя и Лермонтова. В этой связи речь неизбежно, с точки зрения Григорьева, должна зайти и о Белинском, поскольку эти четыре «великих и славных имени» – «четыре поэтических венца», как «плющом», оплетены им (51). В Белинском, «представителе» и «выразителе нашего критического сознания» (87, 106), Григорьев одновременно отмечал «возвышенное свойство <…> натуры», в результате чего он шел «об руку» с художниками, в том числе с Пушкиным (52, 53). Самого же Пушкина критик, опережая Достоевского, оценил как «наше все»: «Пушкин – пока единственный полный очерк нашей народной личности», он «есть наша такая <…> полно и цельно обозначившаяся душевная физиономия» (56, 57).

Мысль о высоком искусстве как об искусстве «органическом» пронесена Григорьевым и в статье «И.С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа „Дворянское гнездо“» (Русское слово, 1859). Роман Тургенева определен критиком как произведение «живое», «живорожденное» (126). Автору статьи интересны человеческие типы, выведенные художником; в них предстает «развитие всей нашей эпохи», «борьба славянофильства с западничеством и борьба жизни с теориею» (185, 186) и др.

Размышления о «неотразимой, влекущей вперед силе – силе жизни» (215) представлены в статье «После „Грозы“ Островского. Письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу» (Русский мир, 1860). Работа носит полемический характер. Ее содержанием стало дистанцирование как по отношению к «реальной» критике (прежде всего оппонирование суждений Добролюбова), так и по отношению к «эстетической». В связи с последним Григорьев писал: «Понятие об искусстве для искусства является в эпохи упадка, в эпохи разъединения сознания нескольких утонченного чувства дилетантов с народным сознанием, с чувством масс. Истинное искусство было и будет всегда народное, демократическое, в философском смысле этого слова <…> Поэты суть голоса масс, народностей» (222). В результате, Григорьев вплотную подошел к понятию «народность» – «только это слово», подчеркивал, в частности, он, «может быть ключом к пониманию» пьес Островского.

Григорьев разграничивал «народ в обширном смысле» слова и «народ в тесном смысле» слова. Первое, а затем второе критик определил следующим образом: «…под именем народа, в обширном смысле, разумеется целая народная личность, собирательная сила, слагающаяся из черт всех слоев народа, высших и низших, богатых и бедных, образованных и необразованных, слагающихся, разумеется, не механически, а органически»; «под именем народа в тесном смысле разумеется та часть его, которая наиболее, сравнительно с другими, находится в непосредственном, неразвитом состоянии» (241). В результате, Григорьев делал принципиальный вывод: «Литература бывает народна в обширном смысле, когда она в своем миросозерцании отражает взгляд на жизнь, свойственный всему народу» (241). Отсюда – типы народной личности, формы осознания красоты, общенародный язык.