Русское молчание: изба и камень

Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом, и ответите: “Не так” или “не всегда так”, то я пожалуй и ободрюсь духом… Ибо не только чудак “не всегда” частность и обособление, а напротив бывает так, что он-то пожалуй и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи – все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…» («Братья Карамазовы». От автора).

Глубочайшая основа русской ментальности – православие, а потому русская мысль исходит из молчания, опирается на юродство, не любит «принудительности» (Шестов), «объективации» (Бердяев), ординарности и срединности (Леонтьев), мертвечины (Розанов). Она достигает вершин и глубин познания, опираясь на особый, таинственный персонализм. «Истина невыразима, непостижима, непередаваема… Важна не истина, а бытие-в-истине, в конце концов, важно не то, что ты можешь помыслить и сказать, а кто ты есть» (подчеркнуто мною – Т.Г.) (стр. 68).

Этот персонализм не субъективен, не произволен[217]. Он подчинен «алмазным законам аскетики» (о. Павел Флоренский). Строгость и риск здесь идут рука об руку, гениальность совпадает со святостью, молчание – с мудростью. Это путь по «лезвию бритвы», путь «обратной перспективы», когда только идиот («блаженны кротции») владеет полнотой бытия. Это царский путь. В его основании – жертва и служение.

Все, названные сумасшедшими, изгоями, аутистами, оказываются наиболее реальными фигурами, которые, дойдя до ада, не отчаялись. По слову преп. Силуана: «Держи свой ум во аде и не отчаивайся».

Все, кого принимает всерьёз и о ком пишет Павел Кузнецов: Гельдерлин, Киркегор, Шопенгауэр, Ницше, Арто, Чоран, Достоевский, Платонов, Поплавский… познали истину о невозможности существования и прошли испытание болью. Но они несли в себе и противоположное начало – тоску по раю. Отсюда мысль Киркегора и Чорана о великом счастье «никогда не родиться». Ибо там, до рождения, был рай, а явление в этот мир – сошествие во ад.

Так, живя по закону «гераклитовской молнии», эти безумцы и одиночки встали во главе единого человеческого и сверхчеловеческого космоса. Как поётся в православном песнопении: безумием мнимое (?) безумие мира обличили.

Их одиночество – только по видимости «индивидуалистично». На самом деле оно соборно, как соборны царственность духа, внутренний аристократизм. Не зря Бодлер назвал гениального «аутиста» Людвига Баварского «единственным настоящим королем нашего времени». Аристократ не морализирует, не обвиняет других, а изначально соглашается нести ответственность за весь мир только на своих собственных плечах. Выбирая поражение, он побеждает.

Это уже не «романтический» гений, а вестник Иного. Жозеф де Местр (о котором многократно говорится в книге), одинаково французский и русский (по силе влияния) мыслитель, часто говорил о необходимости поражения, о том, что благополучная ординарность – главный враг Бога, а для религиозности нужны «соль и жуть».

Ницше писал когда-то, что «ни один художник не в состоянии вытерпеть реальность». Сегодня можно сказать: «едва ли не любой человек не в состоянии вынести реальность» (стр. 281).

В наше время – время виртуальных и гиперреальных симулякров, победы технократов и сатанинской экспансии «Ничто» – многие пытаются вернуться к традиции. Консервативные течения в философии всё громче заявляют о себе[218].

Традиция опять насыщает души и умы: «Произведения искусства не только помогают нам выжить перед лицом потери: они развивают в нашем воображении то, что более счастливые люди получали сразу – мир сакрального (Roger Scruton. “Notre heritage est aussi la proriete de ceux qui ne sont pas encore nes”. Le Figaro, 19.09.2016).

He случайно именно в России, стране и западной, и восточной, одним из самых популярных движений в рядах мыслящих патриотов становится неоевразийство. Павел Кузнецов подробно анализирует «концепты» и жизненные установки самых ярких представителей этого направления. Он указывает и на серьезные «слабости» московского неоевразийства.

Современные неотрадиционалисты борются не только с модернизмом (он уже и так преодолен), но – что важнее – с постмодернизмом. И здесь они предлагают не совсем честный ход: чтобы покончить с постмодернизмом, нужно самим стать немного «несерьезными», лучше сказать, притвориться таковыми. И истина подменяется мифом, фантазиями, оккультизмом… «Разумеется, это не философия или метафизика, а мифотворчество, манипуляция сознанием, для которого различие между истиной и ложью несущественно: она озабочена лишь влиянием на общество, власть и, конечно же, откровенным стремлением к власти» (стр. 145).