Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Боялись, говоря словами А. П. Волынского, того, чтобы «не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, так мы, шляхетство, совсем пропадём и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да ещё и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными, как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без раздоров не будет; и так один будет милостив, а другие, на того злобствуя, вредить и губить станут…понеже народ наш наполнен трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради…бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно; а кто будет правду говорить, те пропадать станут… К тому же главные для своих интересов будут прибирать к себе из мелочи больше партизанов, и в чьей партии будет больше голосов, тот, что захочет, то и станет делать, и кого захотят, того выводить и производить станут, а бессильный, хотя б и достойный был, всегда назади оставаться будет».

Можно спорить, насколько отражает реальность эта безрадостная картина, но очевидно, что к 1730 г. благородное сословие было ещё слишком рыхлым и расколотым для того, чтобы последовательно отстаивать свои корпоративные интересы. Новые политические идеи пока только усваивались и не имели глубокого укоренения — иногда одни и те же люди сначала подписывали конституционные проекты, а вскоре ратовали за самодержавие. Сказывалось и отсутствие прочной «либеральной» отечественной традиции: «Ни один из проектов как самого [Верховного Тайного] Совета, так и „шляхетства“ не ссылался на Земские соборы XVI–XVII вв. или попытки ограничения самодержавия в эпоху Смуты…предложения о созыве „сейма“ и употребление термина „форма правления“ могут свидетельствовать скорее об обращении к опыту соседней Польши…»[427]. И вот уже в манифесте о венчании Анны на царство мы видим возвращение традиционного самодержавного дискурса: «От единого токмо Всевышнего царя славы земнии монархи предержащую и крайне верховную власть имеют». Отсутствие длилось недолго — ровно месяц. Как проницательно заметил прусский посланник барон фон Мардефельд за две недели до «разодрания» кондиций, «русская нация, хотя много говорит о свободе, но не знает её и не сумеет воспользоваться ею».

Несравненно более скромные пожелания, чем в проектах 1730 г., содержались в записке конца 1750-х гг. елизаветинского фаворита И. И. Шувалова, призывавшего императрицу ввести в стране «фундаментальные и непременные законы». По его мнению, ей следовало принести публичную присягу и «уверять и обещать пред богом как за себя, так и за наследников своих следующие законы свято, нерушимо сохранять и содержать и повелеть всем верноподданным, как истинным детям отечества, во всех случаях наблюдать их непоколебимость и ненарушение и в сём указать учинить присягу». Сами же «фундаментальные законы» должны состоять в нерушимости православия как для монархов, так и для подданных, ограничении количества иностранцев в армии и государственном аппарате (не более трети), сокращении срока дворянской службы, запрете конфискации у дворян родового имения, освобождении дворян от «безчестной политической казни [т. е. от возведения на эшафот без лишения жизни]». Но даже и этот minimum minimorum остался лишь на бумаге.

В 1762 г., после вступления на престол Екатерины II, воспитатель цесаревича Павла Н. И. Панин (долгое время бывший послом в Швеции и ориентировавшийся на тамошний опыт) предложил учредить Императорский совет из 6–8 сановников, без согласования с которым императрица не могла принять ни одного закона, и усилить значение Сената, которому давалось право представлять возражения на «высочайшие указы». Екатерина, чьё положение на троне было тогда ещё очень шатким, несколько месяцев раздумывала и даже подписала составленный Паниным соответствующий манифест, но позже, поняв, что реальной общественной силы за его автором нет, оторвала от документа свою подпись. Несмотря на почтение к Монтескье и энциклопедистам, императрица ограничивать свою власть явно не желала. Есть сведения, что руководители антипавловского заговора 1801 г. П. А. Пален и Н. П. Панин (племянник Н. И.) планировали после переворота установить конституционное правление, но планами всё и ограничилось.