Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Обвинения в адрес Бирона в манифесте об его отрешении от регентства абсолютно вздорные. Да и высказаны от лица трёхмесячного младенца-императора, по завещанию Анны Ивановны объявленного до совершеннолетия недееспособным. «Обратим внимание: высший по значению правовой акт государства требует от регента, обладавшего на тот момент властью российского самодержца, соблюдения законности, но одновременно объясняет устранение того же правителя сугубо внеправовыми категориями — неподобающим „моральным обликом“ регента и его плохим поведением по отношению к „любезнейшим нашим родителям“; таким образом, справедливость „отеческого правления“ ставится выше любой формальной законности… Оправданием… насильственных действий являлось ещё только предполагаемое нарушение „благополучия“ империи и состоявшееся „прошение всех наших верных подданных“»[423].

В манифесте о вступлении на престол Елизаветы Петровны говорится о незаконности воцарения Ивана Антоновича, хотя оно состоялось на основании петровского указа 1722 г. Екатерина II ложно инкриминировала свергнутому ею супругу «истребление… преданий церковных, так, что Церковь Наша Греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменой древнего в России Православия и принятием иноверного закона». Память о прежних правлениях пытались стереть. Так, правительство Елизаветы инициировало полное изъятие всех официальных документов с упоминанием Ивана VI и монет с его изображением.

Серию «революций на престоле», по выражению Н. И. Панина, запустил, конечно же, Пётр I — делом царевича Алексея, указом о свободе императора в назначении наследника и отсутствием завещания. «В созданной трудом всей жизни Петра системе не оказалось ни чётких правовых норм, ни авторитетных учреждений, чтобы обеспечить преемственность власти»[424]. Но вряд ли справедливо все «революционные» эксцессы оставлять на совести «державного плотника». То, что его преемники в течение десятилетий не могли или не хотели установить законный и эффективный механизм передачи трона, говорит о потрясающе низком уровне правовой культуры, унаследованном Петербургом от Москвы. В рамках этой культуры убиение или заточение низложенных предшественников являлось, как это ни чудовищно звучит, необходимым условием сохранения захваченной власти.

Правовые понятия дворянства не превосходили монарших. Лишь только благородное сословие перестала давить петровская железная рука, оно — в лице части высших сановников и гвардии — приняло самое активное участие в смене самодержцев, каждая из которых приносила участникам «дворских бурь» щедрые награды — чины, деньги, крепостных… Без этих «групп поддержки» «революции на престоле» были бы невозможны. «Стоимость» последних, кстати, «неуклонно возрастала и в 1762 г. составила уже существенную часть (порядка 10 %) бюджета [примерно полтора миллиона рублей], тогда как переворот, приведший к воцарению Екатерины I, обошёлся в 30 тысяч рублей»[425].

Значительная часть даруемых благ черпалась из конфискованного имущества побеждённых, за которым буквально выстраивались очереди. После крушения «верховников» челобитчики, а среди них были и такие люди, как В. Н. Татищев, прямо просили Анну Ивановну о пожаловании им экспроприированных имений, указывая даже уезды и количество душ. «Некоторые владения переходили от одного проштрафившегося сановника к другому, пока не наступала очередь и этого. Так, в 1723 г. московский дом вице-канцлера П. П. Шафирова, попавшего в немилость, получил П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда Толстой был сослан на Соловки, его дом получил ближайший прихлебатель светлейшего [А. Д. Меншикова] генерал А.[Я.] Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства, и своего дома, и в ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как обычно подписывались титулованные холопы — подданные: „нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево“»[426].

Впрочем, и сами новоиспечённые властители (точнее, властительницы) не брезговали поживиться доставшейся добычей. Анна Ивановна нарочно посылала унтер-офицера в тамбовское имение опальных Долгоруковых, чтобы отобрать у них драгоценности. После воцарения Елизаветы вещи репрессированных сторонников Брауншвейгской фамилии свозились прямо в Зимний дворец.