Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Как, читатель, вероятно, помнит, умственные способности Александра III современники оценивали гораздо более низко, но зато подчёркивали силу его характера — в этом сын капитально проигрывал отцу. Слабоволие Николая II — общее место. «В безволии Государя вся наша беда», — записал в дневнике 1904 г. в.к. Константин Константинович. По словам А. Н. Куломзина, царь был «человек неискренний, безвольный, как тростник, ветром колеблемый, постоянно искавший новых людей, рекомендуемых придворными интриганами, великими князьями, случайными собеседниками, при полном неумении лично разбираться в представляемых ему людях». «Юный император… не имеет… никакой твёрдости характера. Его убеждает и переубеждает всякий», — отметил Половцов в 1899 г. Последний министр иностранных дел Российской империи Н. Н. Покровский, общавшийся с самодержцем уже на закате его правления, делает сходный вывод: «…Государь, при хороших его способностях, трудолюбии и живом уме, страдал слабостью характера, полною бесхарактерностью, благодаря которой подпал влияниям, от которых никак не мог освободиться. Это был человек домашних добродетелей, по-видимому, верный и покорный муж, но уж вовсе не государственный ум. В этом — громадное несчастье России, что в самую трагическую минуту её истории во главе власти оказался такой слабый руководитель, который совершенно был не способен освободиться от взявших над ним верх влияний, которые против собственной его воли всё более и более упраздняли его авторитет и вместе с ним авторитет царской власти». Родная мать самодержца, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, в сентябре 1915 г. писала своей сестре, английской королеве Александре: «Мне так жаль моего любимого Н[ики], который обладает всеми качествами, чтобы достойно и разумно управлять империей, вот только силы характера ему недостаёт». В апреле того же года Николая Александровича поучала собственная супруга: «Извини меня, мой дорогой, но ты сам знаешь, что ты слишком добр и мягок, — громкий голос и строгий взгляд могут иногда творить чудеса… Ты всех очаровываешь, только мне хочется, чтобы ты их всех держал в руках своим умом и опытом… Смирение — высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою волю».

Всё это хорошо ощущалось наблюдательными людьми на «биологическом» уровне. Нижегородский купец-миллионер Н. А. Бугров так передал М. Горькому свои и своих земляков впечатления от встречи с венценосцем: «Не горяч уголёк. Десяток слов скажет — семь не нужны, а три — не его. Отец тоже не великого ума был, а всё-таки — мужик солидный, крепкого запаха, хозяин! А этот — ласков, глаза бабьи… А царь — до той минуты владыка, покуда страшен… Пропадает страшок пред царём. Когда приезжал к нам, в Нижний, отец Николая, так горожане молебны служили благодарственные богу за то, что царя увидать довелось. Да! А когда этот, в девяносто шестом [1896 г.], на выставку [Всероссийскую промышленную выставку] приехал, так дворник мой, Михайло, говорит: „Не велик у нас царёк! И лицом неказист, и роста недостойного для столь большого государства. Иностранные-то, глядя на него, поди-ко, думают: ну какая там Россия, при таком неприглядном царе!“ Вот как. А он, Михайло, в охране царской был. И никого тогда не обрадовал царёв наезд — как будто все одно подумали: „Ох, не велик царёк у нас!“».

Замечательно, насколько «простецкий» взгляд Бугрова совпадает в своей сущности, совершенно разнясь по форме, с «культурной» характеристикой самодержца в дневнике крайне правого публициста и политика, одного из лидеров Союза русского народа Б. В. Никольского (апрель 1905): «Он [Николай II], при всём самообладании и привычке, не делает ни одного спокойного движения, ни одного спокойного жеста. Когда его лицо не движется, то оно имеет вид насильственно, напряженно улыбающийся. Веки всё время едва уловимо вздрагивают. Глаза, напротив, робкие, кроткие, добрые и жалкие. Когда говорит, то выбирает расплывчатые, неточные слова и с большим трудом, нервно запинаясь, как-то выжимая из себя слова всем корпусом, головой, плечами, руками, даже переступая… Его фигура, лицо и многое в нём понятно при мысленном сопоставлении монументальной громады Александра III с зыбкою и лёгкою фигуркою вдовствующей императрицы. Портреты совершенно не дают о нём представления, так как, при огромном даже сходстве, портретом трудно передать нервную жизнь лица. В этом слабом, неуверенном, шатком человеке точно хрупкий организм матери едва-едва вмещает, того и гляди — уронит или расплещет, тяжёлый, крупный организм отца. Точно какая-то непосильная ноша легла на хилого работника, и он неуверенно, шатко, тревожно её несёт. Царь точно старается собраться в одно целое, точно судорожно держится, чтобы не рассыпаться на слишком для него тяжёлые черты лица. В нём всё время светится Александр III, но не может воплотиться. Дух, которому не хватило крови, чтобы ожить».