Русское воскрешение Мэрилин Монро

Фомин получил разрешение и благословление дежурного гуру и вошел внутрь. К его легкому неудовольствию, за ним последовал и полуголый, со сморщенной кожей, сопровождающий йог. Во внутреннем дворике два десятка молодых и не очень молодых людей, так же легко одетых, двигаясь, как в замедленном кино, выполняли упражнения йоги. Фомин внимательно рассмотрел лицо каждого, – не узнает ли он кого-нибудь в них. Нет, если он вообще существовал, кроме как в его воображении, тут его не было. Сопровождавший йог продвинулся вперед, и они вошли в храмовый зал, вырезанный вместе со скульптурами прямо в скале. На застеленном циновками полу сидели, поджав под себя ноги, еще два десятки людей. Их горящие взоры были обращены на средних лет мужчину впереди них, сидевшему тоже в позе лотоса на небольшом деревянном помосте. Фомин не знал ни одного иностранного языка, и он не мог понять ни слова, что тот говорил своим слушателям. Несомненно, это были его ученики, или последователи, или адепты. Фомину уже совсем не нравилось тут. И очень не нравилось. Все это было, по его твердому убеждению, «мракобесие». Непонятно, что тут мог делать тот, которого он искал. И опять же, если он его искал, то здесь ему было не место.

Фомин снова стал рассматривать лица. Здесь, в потемках храма, вырезанного в скале, при одних лишь масляных светильниках и огоньках курившихся благовоний, это было еще труднее. Опять он никого тут не узнал. Но теперь это стало для него облегчением. Теперь он чувствовал, что при любом раскладе, он прилетел сюда напрасно. Истинного революционера, с сохранившейся пламенной душой, найти в этом полутемном индуистском храме он не сможет. И он с горькой усмешкой посмотрел на немолодого уже мудреца-проповедника, перед которым все они сидели и, не пропуская ни единого слова, как завороженные, слушали.

Только мельком взглянув на того, Фомин узнал его мгновенно, и у него чуть не зашевелились волосы на голове. Это был Он. Вылитый Он. Даже интонации голоса, говорившего на незнакомом языке, были несомненно его, их копировали все актеры, игравшие эту роль в советском кино. Фомин пошатнулся и прислонился к скалистой стене. Теперь и его глаза горели общим огнем. Он простоял так с десяток минут, завороженный святым для него ликом и голосом, не имея сил, ни желания оторвать глаза.

Сопровождавший йог тактично привлек к себе его внимание. Йогу было знакомо такое состояние у посетителей, оно охватывало тут многих. Но пора было уходить, краткое знакомство с ашрамом закончилось.

Старый Седов написал три письма, каждому из оставшихся у него детей, и стал ждать их приезда. Поджидая, он размышлял, что же сказать им, какие аргументы привести, чтобы вызывать у них желание ехать в далекую холодную страну. Конечно, все его дети слышали от рождения, все их ускоренные вдвое годы, о далекой Родине, о коммунизме, о несчастном пролетариате… Но то было в детстве и юношестве, теперь же они были взрослые люди.

Они собрались дома, все четверо, на берегу океана, с почтением слушали «папу», молчали, и старик понял, что поезд ушел, у детей совсем иные устремления, никуда им ехать отсюда не хочется.

Они бы и не поехали. Но Седова вдруг хватил второй удар, и его парализовало ниже пояса. Дети уже не могли отказать умиравшему любимому отцу: тот хотел обязательно перед смертью взглянуть на Родину. После долгих колебаний, через две недели, все-таки было решено, что Мэрилин с Сергеем полетят и повезут парализованного отца первыми, старший брат вылетит в Москву через месяц. А там будет видно.

При оформлении загранпаспортов, – вообще первых в их жизни удостоверений личности, – пришлось, наконец, взять нормальные имена и фамилии. С тех пор их имена стали фамилиями. Именами и отчествами они, не долго думая, как само собой разумеющееся, записали те самые, что носили их знаменитые прообразы. В Индии эти имена и фамилии звучали вполне обыденно, но там, куда они летели, люди, услыхав их, станут вздрагивать. Но между собой они, конечно, продолжали звать друг друга только по фамилиям.

Мэрилин с Сергеем и отцом улетели первыми. Прошел месяц, и через два дня в Москву должен был улететь из Индии тот, ради которого все это и затевалось двадцать пять лет тому назад. Человек в расцвете своих сил, почти пятидесятилетний, если по обычному человеческому счету, и мудрый, как пророк. В Москву летел единственный выживший из всей плеяды его маленьких соратников, единственный из несчастных клоников легендарных революционеров. В Москву летел великий Ленин. Вождь Революции и пролетариата, освободитель трудящихся всего мира. Ленин, который «всегда живой и живее всех живых», как поется в советских песнях. Неотличимый двойник и родственный как одноутробный близнец, клон Владимира Ильича Ульянова-Ленина.

12. Атташе Форд