Рыба и другие люди (сборник)

Он нырнул в свое логово, в насосную станцию, и в полутьме подвала, еще больше загаженного, запущенного за долгое время отсутствия, пересчитал выручку. Восемьсот тридцать один рубль – это была сумма, приличная даже по меркам танцплощадочных фраеров, Валюша должна была на них клюнуть, или…

Он принялся ровнять деньги, увязал их по сотням какой-то бечевкой – получился изрядный пухлый ком, и снова развязал, раскидал, как листья, засунул в них руки, но прежней радости не было. Он снова собрал богатство, рассортировал его, запрятал в тайнике, пустой портфельчик засунул за груду хлама в углу и спокойной, уверенной походкой вышел на улицу.

7

На другой день, не раздумывая лишка, Хорек заглянул в тайник, вынул деньги, рассовал по карманам. Распухшая куртка придала уверенности. Он шел к кафе, зная, что завтрак окончен, теперь у Валюши небольшая передышка и они смогут поговорить. Он поднялся по ступенькам черного хода, у какой-то встретившейся женщины в засаленном халате спросил, где найти Валентину.

– В мясную секцию иди, там они кофе пьют, бездельники. – Женщина махнула рукой куда-то вглубь коридора, и он пошел уже сам, внимательно смотря, как поставить ногу, чтоб не угодить в наезженную тележками липкую грязь.

В мясной секции, за большим оцинкованным столом, расчистив себе утлое пространство от костных и мясных крошек, сидели четыре бабы неопределенного в общем-то возраста: с распаренными лицами, в белых накрахмаленных косыночках, в неописуемых башмаках, разношенных и грязных, в потасканных халатах, с выпирающими грудями и подушкообразными животами. Они пребывали в том блаженно-отрешенном состоянии духа, что дарует короткая передышка в их каторжной работе. Веселил их жирный парень, по хитроглазому лицу явно мясник, в окровавленных куртке и фартуке. Парень травил историю, бабы слушали вроде б вполуха, а на деле внимательно, сопереживая, и похохатывали или вздыхали к месту и не к месту. Тут же пили кофе с булочками местной выпечки, поочередно залезали липкой ложкой в большое жестяное ведерко с вязким повидлом цвета хорошего мазута, покрывали им обильно булочку, откусывали аж половину зараз, запивали ячменной бурдой, хохотали, отмахивались от приставучих мух, не попавших пока на всюду болтающиеся, забитые липучки.

– Тебе кого? – мясник прервался на минутку. Бабы сразу стихли и вытаращились на чужака с нескрываемо глупым интересом.

– Валентину.

– Пройди налево в директорскую, она там марафет наводит.

Сообщение почему-то вызвало смешочки в кулачки, как что-то откровенно непристойное.

Хорек кивнул, прошел мимо них, уловив ухом лихой посвист – оценивали его экипировку.

– Этот, что ль, ейный?

– А я знаю, у ней их вечно череда, у сучки, молодая ишшо, – лениво ответила та, что погрузней и постарше.

Хорек вошел в директорский кабинет, обшитый фанерными панелями, с телефоном, с креслом, с железным высоким сейфом, с красными махровыми стульями темного лака, «под дуб». Валентина сидела к нему спиной, уткнувшись в зеркальце, разглядывала веко – подкрашивалась. Он затворил дверь, и она, углядев его в зеркальце, резко повернулась и резко же опустила глаза – отступать ей было некуда.

– Поговорим? – он не угрожал, но вышло как-то холодно, впрочем, он так и настраивался, без сантиментов.

– А че говорить, Хоречек, я все тебе сказала, ты не понял?

– Не очень. Повтори.

– Зачем?..

Его прорвало, и он затараторил не задумываясь, отступя сразу от намеченной красивой программы:

– Ты что? Что с тобой? Я не пойму. Тебе со мной плохо было? Я что-то не замечал. Все из-за того, что я не танцую? Так мне ж с ними детей не крестить, мне ты нужна, а не они. Или правда, ты за деньги?

Валюша вклинилась так же быстро, уловив его вздох.

– Даня, ты не понял? Я ведь не хотела, чтоб больно было, прости, я, ей-богу, не хотела, но если ты не уйдешь, я закричу…

– Погоди…

– Чего годить, ты что, глухой? Так объясняю на пальцах – уваливай! Ты ж бирюк, ты ж как медведь, все тебе в свою берлогу залечь и лапу сосать, а я молодая и красивая, я красивая, да? Мне без людей жизни нет! Нет, понял! Хо-ре-ок, уходи, ну, бога ради. Я все понимаю, но с тобой – кранты, не отколется! Ни-че-го-шень-ки! – она показала кончик мизинца. – Да и что ты мне можешь дать? Жить, как мать прожила? Думаешь, я здесь вечно буду? Я сюда сослана, сослана, просекаешь? Кофе варить, биточки крутить, повидло жрать – это жизнь? Нет, куда тебе понять, тебе ж все равно, как я тут, ты ж даже ни разу не спросил, а у людей по-другому! У людей – весело, жизнь, понимаешь, жизнь!

– Тебе мало было, мало, так на, ты бери, – он начал лихорадочно потрошить карманы, швырять пачки на полированный директорский стол. – Бери! Все бери! Надо – я еще принесу, мне раз плюнуть!

– Это… где ты? Где?.. А… знаю – ты украл, больше неоткуда! – Деньги ошеломили ее, но лишь на минуту, она мотнула головой, бросилась на него с новой силой: – И что? Что мне с ними делать? Мне из-за них в тюрьме сидеть или тебя поджидать и губы кусать? Нет, я так не хочу, я найду себе богатого, но чтоб без тюрьмы. Я жить хочу, как люди живут, понял!