Рыбаки. История Леви

− Что ж, я хотела, чтобы ты знал, что я в этом не участвую, – говорит она. − В моем

появлении не было никакого подтекста. Они искали медсестру, и я согласилась. Я все

понимаю, но я не здесь не для того, чтобы играть с тобой.

Я киваю, не зная, что еще сказать. Она так близко ко мне, и это почти больно. Среди

всех братьев Робертс, у меня меньше всего опыта с женщинами, но честно говоря, я не

слишком удивлен, когда она делает еще один шаг ближе, а затем еще один, и оказывается

напротив меня.

Ее руки ложатся мне на грудь – такие холодные от ночного воздуха, возможно, и от

нервов тоже, – и затем она тянется, прижимаясь губами к пульсирующей вене на моем

горле, и шепчет:

−Я бы хотела, чтобы ты сказал что−нибудь, когда нам было семнадцать.

Голова идет кругом, и это не имеет никакого отношения к движению лодки.

− Что мы делаем? – спрашиваю я, но мои руки сами обнимают ее за талию,

располагаясь на красивом изгибе между спиной и попкой, и я прижимаю ее к себе. Черт, это опьяняет. Сколько раз я представлял это? Она теплая и упругая, и я могу ощутить, каково это − притянуть ее к себе, когда рядом нет никого, как сейчас, и сделать все

возможное, чтобы ей было хорошо.

− Я не знаю, – признается она, и ее голос дрожит. − Я просто хотела снова тебя

увидеть. Но потом ты сказал о том, что я нравилась тебе и, находясь здесь всю неделю ...

наблюдая за тем, как ты работаешь ...

Я слежу за ее ртом, глотаю ее слова поцелуем, и он ощущается настолько же

хорошо, как я себе и представлял. Она издает звуки, которые пронзают меня, словно

искры, взрывающиеся на коже. Я хочу замедлиться, быть мягче и прочувствовать каждое

прикосновение, но это непросто, когда она рядом, толкает меня к стене на камбуз, ее руки

двигаются вверх и вниз вдоль моего тела.

Ей нравится моя кожа – я знаю, потому что она говорит мне – и ее пальцы скользят

по каждому дюйму моего тела, пока ее рот занят моим. Довольно скоро, ее

необузданность позволяет мне перейти к более активным действиям, а не просто

завороженно смотреть на нее, и я затаскиваю ее на палубу, расстегивая ее маленький

свитер, чтобы прикоснуться своими губами к ней, попробовать пульс на ее шее. Я хочу

трогать ее своими руками, прикоснуться к сладкому месту между ее ног, чтобы она

задыхалась, кусала и умоляла меня.

У меня встает – быстро − но у меня с собой ничего нет.

Я отрываюсь от нее, издавая стоны, потому что она спустила мои штаны до колен и

взяла в руку мой член, и было бы так легко сделать то, чего мы оба так хотим.

− Подожди, – говорю я, пытаясь абстрагироваться от того, насколько хорошо она

ощущается на моих пальцах, и насколько лучше будет, когда ... − У тебя есть что−нибудь?

Мы встречаемся взглядом в темноте, и я вижу, как до нее доходит смысл того, что я

имею в виду.

− О. − Она сглатывает, ее дыхание прерывистое. − Я не. Я не думала, что ...

Мы смотрим друг на друга, конечно, каждый из нас взвешивает сотни причин, по

которым нам не следует делать этого, с единственной, насущной, по который все же

следует. Я хочу ее. Но она не заслуживает сложностей, связанных с таким опрометчивым

решением. И независимо от того, насколько хороша она на вкус или запах, и сколько

времени мы потратили впустую, мы можем подождать еще один день.

Я поглаживаю ее, пока она не начинает дрожать, пока не начинает умолять, пока не

откидывается назад с облегчением, а затем прижимаю ее к себе. Пока она восстанавливает

дыхание, я рассказываю о чем−то, что приходит мне в голову – о лодке, рыбе, моей семье, а затем я прошу ее рассказать мне больше о том, как это – жить вдалеке от воды, о гребле.

Слышать, как кто−то, кем ты увлечен, говорит, что любит то же, что и ты, но немного

по−другому, это как слушать поэзию. Ее голос ровный и спокойный. Немного хриплый. И

я чувствую себя на седьмом небе, когда она рядом со мной, прижимается ко мне.

Звуки шагов раздаются откуда–то сверху, из тени, и, когда мы оба застываем и

медленно садимся, мы понимаем, что нам не послышалось.

Мое сердце стучит, а тело покрылось гусиной кожей.

− Там кто−то есть.

Шаги затихают, и я слышу, как человек поднимается по лестнице. Я надеюсь на

лучший сценарий − что один из моих братьев случайно наткнулся на нас, или кто−то из

экипажа просто забыл свой свитер или кружку с кофе, – а не кто−то с камерой, заснявший

это на пленку.

Эмми поспешно одевается, но я не могу видеть выражение ее лица в темноте. Знала

ли она?

− Здесь была камера? – говорю я, прикладывая палец к ее подбородку и наклоняя ее

лицо к своему.

Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза.

− Что? Понятия не имею.

Я наклоняюсь в поисках одежды, пока не нахожу свою толстовку.

− Проклятье.

− Леви, я этого не делала.

Я хочу верить ей. Честное слово. Я не хочу, чтобы нас с Эмми превратили в

мыльную оперу.

Она поправляет свой свитер, и я не могу поверить, что всего пару мгновений назад

она прижималась ко мне, практически обнаженная, рассказывая о воде. За исключением

того, что ее губы опухли, волосы растрепаны, и она выглядит чертовски красивой.

− Тебе стоит уйти, – говорю я ей.

Волны накатывают на причал, разбиваясь о корпус лодки, интересно, океан всегда