Рыбы не знают своих детей

— В лес! — услышал Стасис команду Шиповника; сжимая в ладони оставшиеся патроны, видел, как первым бросился в сторону леса Клен, за ним — Клевер, Крот; видел направленный на него автомат Шиповника, выстрелил раз, другой в направлении Чибираса, потом, сгорбившись, изо всех сил пустился бежать, петляя, словно заяц, бросался из стороны в сторону, словно огибая препятствия, а пули свистели, прижимали к земле, и он понимал, что никакие петли и броски не помогут, что единственное спасение — там, в лесу, в черной, непроглядной чаще. С горькой досадой он клял эту всемогущую случайность, которая только к ждет, как бы подсунуть новое испытание, заставляющее делать то, на что не пошел бы никогда в жизни… И, видя, как ребята Чибираса пытаются отрезать дорогу в лес, зайти спереди, он уже без рассуждений и сомнений знал, что будет делать, если случайность сведет с кем-то с глазу на глаз, если не останется выбора, потому что за какой-то крохотный отрезок времени свыкся с мыслью, что неизбежность теперь зависит не только от капризов случайности, но и от его целей, и не важно, какой ценой придется заплатить за них… Эта ночь больше, чем рассуждения долгих месяцев, убедила: нет такой цены, из-за которой следовало бы торговаться с совестью, — лучше, чтобы этого не было, чтобы не пришлось поднимать вопрос о жизни или смерти человека, так легко разрешаемый вот в такие мгновения, когда до леса недосягаемо далеко, а ты, словно загнанный борзыми заяц, на виду у целого отряда охотников, можешь надеяться лишь на собственные ноги и эту проклятую или благословенную случайность… Кому-то эта случайность уже помогла добраться до леса, нырнуть, в его доверчивую чащу, оттуда уже трещат выстрелы, и теперь пули прижимают к земле тех… Еще тридцать, двадцать прыжков — и он растает в этой желанной чаще леса, но вдруг сбоку, словно из-под земли, поднимается во весь рост Чибирас, и он слышит окрик:

— Стой! Уложу как собаку!

Не останавливаясь, в том прыжке, когда не чувствуешь под ногами земли, а только воздух, словно прыгаешь в воду с высоченного моста, когда захватывает дух и сердце трепыхается в горле, он повернул винтовку в сторону Чибираса и, стараясь не попасть, не целясь, нажал на курок, приклад ударил куда-то в бок, сам, кувыркаясь, летел бог знает куда и как долго, только ладонями ощущал шероховатость прошлогодней травы, потом снова вскочил на ноги, снова обморочная пустота сжала грудь — прыжок, прыжок, прыжок — и хлесткий удар ветки по лицу, словно кнутом, слава богу, лес, это прибежище всех преследуемых, прибежище, от которого одинаково легко и одинаково тяжело. Слава богу! Не переводя дух, он прижимается к грубому стволу сосны, гладит, ласкает щекой и видит освещенную пожаром деревню, участки запущенной земли, усеянные черными кочками — парнями Чибираса, неподвижными, слившимися с землей, сросшимися с прошлогодней травой, совсем так, как и на Курземе, чтоб она провалилась… Стоит, укрывшись за сосной, чувствует, как щека облипает смолой, видит это оголенное пространство, через которое бежал сам, всем существом желая одного: быстрее вырваться из бесконечных, ярко освещенных его владений, гладит иссеченное ударами веток лицо и думает, что испытания судьбы тоже имеют границы, как и терпение человека. Нить эта может оборваться каждый день, каждый час или минуту, как вот теперь… Под счастливой звездой родился, вздохнул, все еще глядя на освещенную залежь, на ребят Чибираса, мечущихся вокруг горящего хлева, из которого доносилось жуткое ржание лошадей. Мурашки бежали по спине от этого вопля безысходности и обреченности, который разрывал ночь, рвался к небу столбами огня… Но через минуту с грохотом рухнула крыша хлева, похоронив жуткое ржание, выбросив множество искр, которые вспыхивали и тут же гасли в черном небе…

* * *

Разбудил страшный стук в дверь. Снилось, что он мчится с крутой горы на повозке, грохочущей по глыбистой, схваченной морозом дороге, не в силах сдержать несущуюся лошадь, из последних сил натягивая вожжи… Так и проснулся с отекшими руками, крепко стиснув зубы. А на дворе грохотали так, что, казалось, дверь слетит вместе с петлями. Сонный, перепуганный и еще ничего не соображающий, босиком выбежал в сени.

— Кто там?

— Я. Чибирас, — услышал знакомый голос, и сердце обмерло, под ложечкой почувствовал щемящую пустоту, как и каждый раз, когда сильно волнуется или нервничает. Отодвинул щеколду и увидел вооруженных мужчин.

— Где брат? — выкрикнул прямо в лицо Чибирас, и по его тону Винцас понял, что нагрянула беда, случилось что-то, от чего не убежишь и не заслонишься никакой дверью.

— Он у меня не живет… У него свой дом.

— Ты, лесничий, зубы не заговаривай! Я тебя, гадина, спрашиваю, где брат?

— Дома ищите, чего тут…

— Дома, говоришь? Тогда веди! — во всю глотку орал Чибирас, хватая его за руку.

— Оденусь…

— Не замерзнешь, не сдохнешь, — ничего не хотел слышать Чибирас, толкая его через двор в одном исподнем, босого, словно выскочившего на пожар.