Рыбы не знают своих детей

Винцас хотел возразить, но понял, что это бесполезно, они все равно поступят по-своему, только еще больше взбесятся, потому что, видно, произошло что-то непоправимое. Все из-за этого братца, чтобы его болото…

— Двое останетесь здесь. До утра!

— Мог бы потише, начальник, собаке под хвост пойдет наша засада, — предупредил Чибираса один из его парней, а теперь они молча шли через редкий сосняк, к белеющему в темноте дому брата. Земля была усыпана прошлогодними шишками, которые, словно осколки стекла, кололи босые ноги, но он об этом не думал, все мысли вертелись вокруг брата — какую беду накликал на них всех…

Окна избы Стасиса были темные, но дверь распахнута, и они не постучавшись ввалились в комнату, где ждали двое парней и Агне, присевшая на краешек кровати. Чибирас велел своим ребятам расположиться у окон, полушепотом приказывая, чтоб даже кошка незамеченной не пробежала, а Винцас все еще стоял посреди избы в исподнем, захлебываясь злостью. Наконец вполголоса попросил:

— Агне, дай что-нибудь накинуть на себя.

Не только злоба, но и жгучий стыд душили его, такого смешного и жалкого в ее глазах. Не хватает только, чтобы еще лампу зажгли да она увидела эти проклятые кальсоны…

Агне прошелестела в угол избы и тут же вернулась с выходным костюмом Стасиса. Без слов подала ему одежду и снова, как привидение, поплыла к кровати. Он поспешно натянул штаны, надел пиджак и уже подсел было к ней, но Чибирас остановил:

— Садись к столу.

Наверно, боялся, как бы они не сказали друг другу чего-нибудь. Он послушался, хотя злоба так и бушевала в груди, хотелось послать к черту и самого Чибираса, и всех других, но остатками трезвого рассудка понял, что это пустое дело и может еще больше повредить; чего доброго, они свяжут, заткнут рот, и будешь лежать, подкинутый к стене, как бревно.

— Значит, не знаешь, где брат?

— Я его не пасу!

— И ты не пасешь своего мужа?

Агне не ответила. Видно, они уже успели поговорить раньше, потому что Чибирас сказал:

— Так и будешь молчать?

Она и теперь не откликнулась.

— Ничего, развяжем язык…

— Чего вы пристаете к женщине? Она ничего не знает, — заступился Винцас.

— Тогда ты знаешь… Если знаешь, что она не знает, тогда сам знаешь, куда брат по ночам шастает.

— Не знаю.

— Знаешь, гад! — засопел стоящий рядом Чибирас и вдруг ударил кулаком по голове, даже искры из глаз посыпались.

Винцас вскочил на ноги, схватил Чернорожего за грудки, но подлетели двое, заломили руки, надавали по лицу, несколько раз долбанули по шее и затолкали в угол.

— Сунешься еще раз — уложу на месте, как собаку! — процедил сквозь зубы Чибирас и добавил: — Бандюга твой брат.

Винцаса душила злоба и бессилие, хорошо, что в избе темно и никто — а главное, Агне — не видит его глаз. Такую незаслуженную обиду претерпел и слезы бессилия он глотал только в далеком детстве, когда один не мог устоять против старших ребят, когда они заламывали руки и тыкали носом в землю, словно нашкодившего щенка. Тогда зубами хватал недругов за ноги, а теперь и этого сделать не может — избили, надругались, и сиди в углу.

— Бандюга твой брат, — повторил Чибирас, словно объясняя, за что ему так досталось.

— Ничего я не знаю, — отрезал он, понимая, что этой ночью перекрестились дороги Стасиса и Чибираса, что все бывшее до сих пор для него тайной для Чибираса было яснее ясного. Знал, что брат с вечера куда-то собрался: прибежавшая Агне звала на помощь, задержать; но пока они пришли — дом уже был пуст, Стасиса и след простыл. Одному богу известно, в какую сторону и зачем ушел ночью, когда все порядочные люди возвращаются домой. Чувствовал, подозревал, куда черт несет брата, но не думал, что тот завяз так глубоко…

— Ты знаешь, гад, но покрываешь.

— Ничего я не знаю.

— Зато я знаю. Твой братец этой ночью усадьбу Жаренаса спалил, в пепел превратил колхозные хлева, всех лошадей живьем сжег… Гад, и в меня пулю пустил, но промазал… Скажешь, что и теперь ничего не знаешь?

— Честное слово, ничего не знаю.

— Подавись своим честным словом…