Рыбы не знают своих детей

Юлюс осматривает мою работу, что-то невнятно бурчит, кряхтит, но ничего не произносит. Ни хвалит, ни хает. Лишь чуть погодя, обтесывая топором толстенные чурки для дверной коробки, он начинает разговаривать будто сам с собой. Задает якобы себе такой вопрос: и почему это на заводах и фабриках некоторые люди работают как-то спустя рукава, отчего это всюду развелось столько бракоделов? И сам себе отвечает: а все оттого, что там можно за чужую спину спрятаться. А тут — не спрячешься. Что сотворил — сотворил сам. Как сделал, так и пользуйся. Взять хотя бы нас двоих. Какое зимовье построим, в таком и жить станем. И никому не пожалуешься, никого не обвинишь, если будет тебе холодно, неуютно или дождик на макушку капать станет. То же и с охотой. Когда сезон закрывается и все охотники возвращаются в поселок, сразу видно, кто чего стоит, как в тайге проводил время, сколько километров отмахал по сугробам, сколько пота пролил. Соболей, между прочим, косяками и не ловят, это тебе не рыба. Соболя по одному добывают. Каждый соболек будто на тобой исхоженных определенных километрах выбегает, по речкам пота твоего приплывает к тебе. А я пытаюсь возразить: ведь бывает, что охотнику просто везет, бывает, что в одном месте много зверя водится, в другом — меньше… Бывает, бывает, соглашается Юлюс, все бывает, но для настоящего охотника существует только одна неудача, одно невезенье — болезнь. Но и тут многое зависит от самого человека: поленился загодя позаботиться о дровишках, поленился печку хорошенько протопить, не вскипятил горяченького, а наспех глотнул ледяной воды или снега пожевал — вот тебе и захворал. А соболя никогда не бывает густо в тайге. Каждого надобно отыскать, за каждым день-деньской погоняться по следу. Да, трудно сжиться с тайгой. Лодыря да неженку матушка-тайга не примет, не приголубит, вздыхает Юлюс. «Ты понятия не имеешь, сколько народу каждый год приходит в тайгу попытать счастья. Многие бросают это занятие, уезжают и никогда больше не возвращаются. Потому что здесь, как я тебе уже сказал, за чужую спину не спрячешься.

Сам увидишь, как трудно здесь вытерпеть, когда ты отрезан от всего мира. А может, ты и сейчас уже не рад? Тоскуешь по своей милой цивилизации?» «Нет, — ответил я, — нет, что ты!» Хотя, честно говоря, вспоминал Литву все чаще, все острее чувствовал тоску, но отгонял ее прочь и даже себе самому не решался признаться, что есть, гм, такое дело…

— А сейчас сходи да натаскай щебенки, — распорядился Юлюс. — Не жалей, сыпь как можно толще. Чем выше горку насыплешь под печкой, тем крепче будет она стоять. Не то беда выйдет: донце железное, будет накаляться, тепло дойдет до вечной мерзлоты, растопит ее, и провалится наша печечка сквозь землю… Ясно?

Я кивнул головой, взял ведра и понесся к реке. Набрал темного гравия, поволок полные тяжеленные ведра в гору. От тяжести мои ведра аж трещат, кажется, вот-вот оторвутся дужки. Вытряхнул оба ведра в углу и — снова бегом назад…