Рынок удобных животных

Этот случайный эпизод – лишь один из множества примеров, демонстрирующих, что образы надгрупповых тотемов, циркулирующие в сети, подвержены непрерывной унификации. Современный канон репрезентации кошек в цифровом пространстве включает лишь привлекательные для массового пользователя характеристики, которые резонируют с понятием удобного животного. В свою очередь, удобство мешает нам увидеть в питомцах компаньонов в самопознании и развитии. К созерцательному наблюдению и изменению своих представлений о животных нас подталкивают странные и непредсказуемые звери, такие как слепой кот Шалуп. Он побудил своих опекунов, Настю и Стаса, задуматься о повседневном опыте слепых животных и людей, обсуждать друг с другом их чувства, потребности и проблемы, развивать эмпатию к тем, кто воспринимает мир иначе430. В современной культуре неототемы-трикстеры, сложные нечеловеческие персонажи с потенциалом повстанцев и наставников, встречаются редко, в основном в искусстве, философии и литературе. Художники и писатели достраивают и усложняют усеченные портреты квазитотемов или, напротив, занимаются их радикальной деконструкцией, делая принципиально невоспринимаемыми. Ниже я рассмотрю две радикально противоположные стратегии репрезентации животных – критический антропоморфизм и отказ от репрезентации. Для нас интересен схожий эффект подобных практик, который проявляется в активизации педагогического потенциала неототемов. Предлагая нам изменить оптику восприятия животных, обратить внимание на их отличия от людей, искусство позволяет увидеть в них компаньонов в сопротивлении антисоциальным настройкам современной культуры и наставников в этической оценке своих жизненных ориентиров.

Критический антропоморфизм в поисках инаковости

Критический антропоморфизм в искусстве и литературе акцентирует отличия животных от людей, приписывая им исходно человеческие способности и мотивации (например, дар речи или стремление изменить свою природу)431. В отличие от бытового антропоморфизма – привычки интерпретировать поведение животных, следуя логике собственных реакций на те или иные стимулы, – критический антропоморфизм создает гротескные образы очеловеченных зверей, позволяя нам пережить в воображении последствия таких преобразований и почувствовать, насколько противоестественным является желание видеть на месте животных людей. Один из таких примеров – соблазнительное, но безмолвное (безголовое) женское тело под шкурой лани из серии скульптур Изабель Альбукерке «Оргия для 10 людей в одном теле» (2020). Женщина-лань воспринимается как готовый к употреблению объект, способный удовлетворить спортивный интерес, стать источником сексуального и кулинарного наслаждения. Этот сплав харизматичного животного и женского начал в теле без голоса и взгляда вступает в диалог с безликой Венерой Виллендорфской, эмблемой женского плодородия из позднего палеолита. Ее округлые грудь, живот и бедра – признаки фертильности – в скульптуре Альбукерке сжимаются до параметров Барби, подчеркивая смену предназначения: вместо производства жизнеспособного потомства женщина-лань обещает опыт интенсивного чувственного удовольствия – визуального, тактильного, вкусового. В то же время лишенные речи, лиц и субъектности женщина и лань, два угнетенных «вида», встретившиеся в одном теле, делают друг друга заметными. Выступая из слепой зоны благодаря такому странному союзу, их культурно обусловленная уязвимость однозначно воспринимается как этически проблематичная.

В романе «Все, способные дышать дыхание» Линор Горалик моделирует опыт выявления различий между людьми и животными, навязывая последним дар речи. Развитие речи у не-гоминидов представлено в книге как явление апокалипсиса наряду с оседанием городов, сбоями в системе связи и другими катаклизмами. Внезапно получив возможность говорить по-человечески, животные России, Украины и Израиля начинают рассказывать людям о том, что чувствуют, а это, как правило, боль, страх, голод, обида и раздражение. Они редко выбирают политкорректные слова, зато много фамильярничают, ругаются матом, впадают в истерику, ссорятся друг с другом, стыдят и шантажируют людей их секретами. «Хамштво, – говорит жираф Нбози женщине-офицеру, ткнувшей его ботинком в бедро. – Да вы сношалися… Пахнет от тебя этим самым»432. «Ай! Ай!» – визжит лабораторный кролик Сорок Третий в ожидании удара палкой. Не имеющего отношения к экспериментам над животными Ясю Артельмана рвет от его криков433. Тем временем кролик все еще не понимает, что свободен, что люди не готовы убивать и есть говорящих зверей. «Страшно, – признается игуана, окруженная фруктами, палочками и одеялами (то есть «любовью, заботой и толстым слоем чувства вины»). – Очень страшно. Скоро придут, в одеяло заворачивать будут, ананас в рот совать будут. Очень страшно»434. Страшно всем, в первую очередь людям: