Рыцарь и его принцесса (СИ)

Опасаясь за здравие отца, я позвала его.

Медленно и жутко он перевёл на меня безумный взгляд, в котором едва отразился проблеск узнавания. Быстрым звериным движением отец скогтил мою руку и стиснул так, что мои пальцы едва не переломились, как горстка хвороста.

— Завтра же, — прохрипел он в моё лицо, — завтра же ты уезжаешь в Лойгис*, и в Клонмакнойс* вас женят. Тотчас! — Не соизмеряя силы, ард-риаг оттолкнул меня, хлестнув бичом страшно изменившегося голоса: — Исчезни! Прочь с глаз!

— Супруг мой!.. — попыталась воззвать к благоразумию мужа Блодвен, делая мне какие-то знаки.

Изумлённые гости, те, которым давно не случалось видеть внезапные перемены в своём господине, недоумевали, чем и когда дочь прогневила отца.

Я же была так напугана отцовским обращением, его необъяснимой злобой, так оглушена этим «Завтра!», облёкшимся вдруг в плоть и кровь, что не возмогла задаваться вопросами, а лишь спешила исполнить приказание ард-риага, бежала от не чаемого гнева, чтобы не навлечь на свою голову ещё больший.

*Огма — бог из Туата де Даннан, покровитель литературы и красноречия, создатель огама. *Мирддин, Талесин и Аневрин — легендарные барды.

*Лойгис — средневековое королевство на территории Лейнстера. *Клонмакнойс — храмовый комплекс, основанный в середине 6 в. н. э.

2

Скорым шагом — лишь остатки гордости не позволяли сорваться на бег, я пересекла всё обширное пространство зала, чтобы достичь выхода. Некоторые из присутствующих — счастливые натуры! — уже выкликали здравницы мне и моему супругу. Слышать их было не более радостно, нежели поверженному воину — хлопанье вороньих крыльев над своей головой. Смущённые исходом вечера, певцы расступались передо мной, с почтительной расторопностью, перемежённой суеверным страхом заразиться чужой злополучностью, как болезнью.

Едва не в самых дверях я столкнулась с Джерардом. Я почти упала ему на грудь, когда он осторожно отстранил меня, придерживая за плечи.

— Что с тобою? — тихо спросил он, переводя взгляд на близкий зал и скучавших при входе в него воинов.

Я тряхнула головой, тяжёлой от болезненного дурмана.

— Ничего! Ничего из того, что не знала прежде.

Наёмник смотрел надо мною, куда-то в огненно-золотое сияние и дорогое разноцветье пиршественного зала, на возвышение, где восседали отец, мачеха и самые знатные гости. Меж прищуренных век высверкнула недобро знакомая мне волчья зелень.

— Он!.. сомнений не осталось. Ангэрэт, я должен сказать твоему отцу…

— Отцу!.. — я расхохоталась и не могла остановиться, даже когда на нас стали оборачиваться воины.

— Приди в себя, Ангэрэт! — Джерард встряхнул меня, я запнулась, но смех, даже стихнув до всхлипов, продолжал душить, на глазах выступили слёзы.

Джерард отвёл меня, почти отнёс, в тёмный закоулок, подальше от чужих глаз.

— Где же твоё благоразумие? — ласковым и тихим голосом обратился он ко мне. — Разве не ты наставляла меня в осторожности?

Я вымученно улыбалась и могла лишь цепляться за его руки. Он не отнимал их, но я ясно чувствовала, что нынче, более чем когда-либо прежде, ему нет времени утишать мои горести. Знала, но не могла ничего с собою сделать. Ведь иного срока у меня нет…

Что женщина? Лишь слабая повилика. Она стелется по земле без опоры, и цвет её душат высокие травы. Разве многого я просила? Лишь наполниться впрок заёмной силой, что поможет устоять хотя бы поначалу. И теперь уже не он, а я вела его всё дальше от света и мира, а он невольно следовал за мною, подчиняясь лихорадке моих движений и обречённой одержимости глаз.

— Ты знаешь, я всё решила, и пути назад нет, — шептала сбивчиво, и руки мои плетями повилики обвивали сильные плечи, и в крови моей прорастали цветы. — Завтра судьбы наши разойдутся, чтобы не встретиться более никогда… Никогда! Что за страшное слово! Оно другое названье смерти. Но есть этот миг… один только миг, так дай мне его! Раздели его со мной, пусть хотя б на мгновение дрогнет и отступит это безнадежное никогда, пусть хотя бы такое оружие станет мне защитой от голодной вечности, что ждёт лишь в шаге впереди. Молю, не обвиняй, не распущенность сподвигла меня на такой поступок. Джерард, Джед, любимый…

— Если любить — греховно и запретно, я выбираю ад, — глухо произнёс Джед, привлекая меня к себе.

А я смежила веки и не знала, адское ли пламя объяло нас, или то вновь зажглись огни Бельтайна, и мы горели, сильней, больней, погружаясь в этот жар всё глубже. Я узнала отчаянье обречённых, и чувства обострялись немыслимо; неповторимость и невозвратность мига встречи перед грядущим расставанием придавали ему ценность, которой не имело золото и земли. Я любила и была любима — что может быть сладостней и горше?

Во мне дрожала и болезненно млела каждая жилка, и губы пекло, словно опалённые, но всё мало было поцелуев, и я тянулась к теплу мужских губ, что дарили мне их бессчётно, но так мало, мало для всей жизни, что я проведу без него… И я любила холодный камень нашего убежища, за то, что укрыл нас плащом-невидимкой тьмы, за то, что качнувшийся свет факела так далёк и слаб…