Рыцарь и его принцесса (СИ)

Я не успела дотронуться до Нимуэ. На нас обеих упала чёрная тень, враждебное, давящее присутствие за спиной пригнуло долу. А после оторвало от земли, только мои руки ещё продолжали бессознательно тянуться к няне, но злая сила влекла меня всё дальше от неё.

Вот и дождалась исполнения непрозвучавших детских просьб. Хотела отцовских объятий — ну так получай, отмерено сполна! Чего ж не радуешься, зачем рвёшься прочь, кричишь и плачешь? Мечтала ведь о ласке? Недолго осталось потерпеть, получишь, чего и не чаяла!

Как чудовищно-невыносимо! С ужасом, с дрожью отвращения ждала я супружества, еженощной близости обрюзгшей стариковской плоти, закрывала перед сном глаза и видела маслянисто блестящие взгляды риага Стэффена, вспоминала липкие касания трясущихся от вожделения рук. Запрещала себе думать о совете отчаянного бастарда. Полагала — худшему не быть.

И заблуждалась, заблуждалась, как всегда, думая, что постигла предельную истину.

Связь с родной своей кровью… Разум мутится, ввергая себя во тьму: только б не осознавать мерзость происходящего!.. Не хочу находить пути из этой тьмы, пусть она обоймёт меня навечно, пусть память сотрётся, пусть чувства истлеют во мне, пусть сгорят слова и образы, пусть не останется ничего, ни искры сознания… одного этого прошу!

Я запрещала себе чувствовать и сознавать. Запрещала, запрещала… этого было мало.

Я слышала бред безумца — в этом не было сомнений. Возможно ли внушить сумасшедшему, что он болен скорбным недугом? Но я пыталась.

В глазах своих, в том кривозеркальном мире, который он видел, хотел видеть, ард-риаг не совершал тягчайшего преступления. Счастливец, он мнил себя в своём праве, он не помнил, а, может, и не знал о дочери, он целовал лишь свою жену, живую и никогда не умиравшую. Строптивую жену, которая нынче была особенно дерзка и непокорна, осмелившись противиться законным желаниям мужа.

— Я столько лет ждал тебя, Гвинейра, а ты променяла своего мужа на безродного мальчишку. Мне следовало бы убить тебя… но это свыше сил, — хрипел он, проливая изобильные слёзы безумца.

— Опомнись! Я не Гвинейра! Я твоя дочь, Ангэрэт!

Он не слышал, не желал слышать того, что дерзко пререкалось со сладчайшей грёзой о возвратившейся жене. Годы пустоты одиночества — и вот она вновь во плоти, не растворяется воздухом в сжатых объятиях, из которых ей не вырваться, как из воинского захвата. Как упустить!.. Похоть, по силе сама подобная наваждению — как превозмочь?

Отчаявшись спастись, я звала на помощь, сознавая всю тщетность призывов. Грохот выбитой двери, мои крики перебудили, верно, ближнюю половину Тары, но никто не вступится, никто даже не придёт. Господин в своём праве, кто смеет противиться ему?

Я знала лишь одного человека, что без сомнений пошёл бы против ард-риага и не допустил бы совершиться беззаконию. Знал это и ард-риаг, верней, рассчитывал на смелость и сноровку чужака, и расчёт его, как всегда бывало, вполне оправдался. Ард-риаг искал для дочери защитника, что не покорился бы, как иные, господину, готовый положить жизнь за ту, покой которой ему назначили хранить. Не ради звонкого золота, но по зову собственной правды. В минуту прозрения и страха перед собой искал его ард-риаг, но в последний миг решил смахнуть с пути им же самим воздвигнутую преграду.

Но, быть может, пытался и прежде.

"Сразу, как появился здесь".

"Этой ночью я был недостаточно осторожен".

Разумом я понимала, что, будь Джерард рядом, мне не довелось бы испытать страшных минут. Но премного ли силён разум в такие минуты?

Заблудшее дитя зовёт мать, будь она близко иль далеко. Просят помощи у тех, от кого привыкли её получать. Извиваясь под тяжёлой рукой, выламывая заведённые за спину локти, звала, звала одно имя.

— Джед!..

Ард-риаг дёрнулся и замер, услышав этот крик. Губы его искривились в оскале усмешки, жёсткая ладонь отбросила край подола с моей голени и медленно поползла вверх, неспешно огладила колено, поднялась к бедру. Так ползла бы по беззащитной коже ядовитая гадина. Тошнота ужаса и омерзения поднялась к горлу. Глотая слёзы и бессвязные проклятия, я заметалась, но меня, как бабочку, пригвоздило к полу.

— Зовёшь своего любовника? Напрасные усилия. Он не услышит тебя из-под земли.

Тело содрогнулось и обмякло. В нём не осталось воли к жизни, точно сердце вырвали из разверстой груди.

Чудовище в обличье моего отца железным пальцем провело по моей щеке, собирая влагу, пролившуюся из широко распахнутых глаз. Облизнуло палец и довольно усмехнулось, словно людоед, упившийся крови. Склонилось к моему лицу, и слова его шуршали, как личинки, как дождевые черви, а рука продолжала по пяди поднимать платье к животу.

Я смотрела в черноту под потолком. Пускай делает, о чём вожделел долгие годы. Только недолгим станет его удовольствие и страшным прозрение. Жарко ли греет тело покойницы? Нынче ночью я отпущу свою душу.