Рыцарь и его принцесса

А глаза — зелёные. «Волчьи», — подумалось вдруг лорду, и зазнобило вдруг, и холода такого, холода нечаянного страха, он не ощутил бы, встреться ему, безоружному и без сопровождения, в самом деле волк.

А юноша улыбнулся, жестокой не по годам улыбкой:

— Ну вот, наконец, и свиделись. Рад ли ты нашей встрече… отец?

Всё в Грегори перевернулось и опрокинулось, точно в бешеной скачке не удержался в седле. Так, что скрипнула кожа толстых перчаток, сжал поводья, точно бы уже упал под готовые перемолоть его копыта.

И ни секунды сомнения, даже мысли о том, что слова эти — ложь, что назвавшийся сыном — самозванец. Сын! Сын его и… Дейрдре! Где скитался все эти годы? И сколько минуло их с той поры? Пятнадцать? четырнадцать? И где сама Дейрдре? Но слова не идут. Грегори хватил горстью ворот, дёрнул, отводя от горла.

Только всё отчётливей проступает в тонко выписанных чертах жестокое, звериное, чего не бывало и у негодяя-отца, не говоря уж о робкой нежной матери. Перегнулся на ветви, так, как человек и не удержался бы… Полно, да и человек ли он вовсе?! Или мстительный дух?

— Что же ты… отец? — Парень говорил ласково, ни дать ни взять и впрямь почтительный сын после долгой разлуки. — Как будто побледнел… Вижу, и не рад мне вовсе. Жаль. А я с первых лет мечтал увидеть тебя… — и голос всё тише, мягче, и улыбка на красивом лице — почти мечтательная. — Обнять… крепко. Всё думал, как это будет…

Тут дёрнулись запряжённые в повозку лошади, хоть никто их не понукал. Старая леди вздрогнула, невестка прикусила язык.

Юноша посмотрел в их сторону, и улыбка сделалась ещё ласковей, только взгляд колючий, как терновник.

— А, любезная моя бабушка… — Необъяснимым образом он умудрился поклониться, изящным жестом прижав ладонь к груди. — Что же вы, не покидайте нас так скоро. Моей любви хватит на всех. И на вас, почтенная мачеха. Надеюсь, хорошо вам жилось в гостеприимном замке моей матери?

Старуху словно бы удар хватил. Смотрела на впервые встреченного, а видела сына, таким, каким он ушёл когда-то из дому, только ещё дерзей и злее, ещё пригожей, и от союза ангела и демона родилась красота, в которой поровну намешано было тьмы и света.

В солнечном редколесье, знакомом до каждой развилки и замшелого пня, вблизи замка, где прожито не одно десятилетие, сделалось чуждо и сумрачно, как в чащобе. Или солнце всего лишь скрылось за облако? Отовсюду зазвучал смех, поначалу будто бы приглушённый, колокольчиково-нежный. Но с каждым мгновением звук всё нарастал, звенел металлическим звоном, точно из лесу вся кавалькада перенеслась в колокольню, в самый верёвочный перехлёст, где разом звонили во все колокола. Лошади рвались, изгибали шеи, бесновались, словно учуяли волков, но не могли одолеть незримой проклятой черты. Как ни бились всадники, не сумели ни усмирить обезумевших животных, ни принудить их сдвинуться с места.

— Куда же вы? Не спешите, — по-змеиному прошипел юноша.

Как никто не видел, откуда он появился, так и теперь, хоть и смотрели, всё без толку. Вот только не было никого — так, тень неясная, может, от куста или кто из всадников отбросил. А вот уже стоит на том же месте…

— Пречистая дева! Да это ж… сиды! — споткнувшимся голосом выкрикнул кто-то и, набожным не будучи, истово сотворил крестное знамение, ведь и безбожнику известно, что крест животворящий развеет колдовство.

Испытывая истинность расхожего поверья, сиды не спешили развеяться по ветру, лишь зашипели рассерженными кошками, а догадливый с ужасом осознал, что не может ни рукой шевельнуть, ни вымолвить ещё хоть слово, скованный чужой волей.

Не лгало иное предание: бессмертные девы и впрямь были дивно прекрасны, и красота их чаровала, заставляя забыть о страхе… о самих себе, обо всём. Одним лишь обликом своим, не прибегая к магии, сиды забирали слабый человеческий рассудок, увлекали за собой, и люди шли, покорные им, с улыбкой, даже на погибель.

Одна из сид, с плащом серебряных волос, алмазно-сверкающая, холодно-прекрасная, подлетела-подплыла к сумрачно молчащему юноше. Белыми, унизанными перстнями пальцами коснулась его колена.

— Отдай их нам, Лисёнок… отдай.

Парень подогнул под себя ногу, скривился.

— Нет.

— Они заслужили это, — сладко заглядывая снизу вверх, пропела другая сида, вся в зелёном, и даже в светлых волосах — прозелень, и зелёные ленты вплетены в них.

— Не все, — возразил юноша, не сводя глаз с отца, и глаза, как у сид — вытянутые к вискам, под длинными, остро изогнутыми бровями, с колдовским огнём из-под ресниц.

— Ты так в этом уверен? — обидно усмехнулась первая.

— Здесь нет невиновных, — подтвердила третья, чьё платье было черно и крылато, как вороново оперенье. И пошла меж рядов застывших, замороченных людей, коротко заглядывая в широко распахнутые, слепые глаза своими — тёмными, почти до черноты, с зелёным болотным проблеском в глубине. — Этот — извёл голодом старика-отца, чтоб скорее заполучить наследство… Эта — утопила нежеланное дитя в колодце…