Рыцарь и его принцесса

Грегори налетал и бил, используя все знания и опыт, используя и те приёмы, что описаны в фехтовальных трактатах, и подлые, обманные, о которых молчали книги. Лорд хрипел от ярости, стремясь загнать соперника и смять его оборону, но мальчишка двигался быстрее ветра, а то и быстрее мысли, успевая отклониться от удара ещё прежде, чем складывалось намерение противника. Ветка в его руках вовсе была невидима, парень точно окутался маревом, и, куда бы ни целил Грегори, всюду его меч встречался с волшебным оружием, и удар отклонялся.

Лорд задыхался, пот струился по его лицу и напитал одежду. Мальчишка изматывал его, не переходя в наступление; палые листья взмётывались под босыми ногами. Отойдя от тропы, они кружили, топча неровную, пронизанную корнями и укрытую осенним ковром землю, и над ними шелестели и кивали вершинами крон дубы и ясени.

Грегори уже несколько раз запинался; поддерживать быстрый ритм поединка, не видя под слоем листвы кочек и ям, было рискованно. Бесов сын же точно видел насквозь, или знал лес до последней травинки, или же лес сам подсказывал ему, куда поставить ногу, но за всё время он ни разу не оступился.

Наконец, случилось то, чего Грегори и опасался. Он зацепился мыском сапога за выступавший корень и грянулся наземь, в последний миг утвердившись на одном колене, упираясь левой рукой, а правой, отвыкшей от тяжести меча и предательски дрожащей, выставил оружие, настороженно целя в сторону противника и следя за каждым его движением.

Но соперник не спешил воспользоваться преимуществом.

— Вставай, — без выражения приказал воспитанник сид. Он не делал попытки приблизиться и опустил руку, наотлёт держа своё безобидно глядящееся оружие.

Недоверчиво косясь на ожидающего в неподвижности юношу, Грегори, было, приподнялся, но с хриплым клекочущим смехом вновь рухнул на колено. Теперь он глядел на сына исподлобья, захватывая воздух искривлённым ртом. Ему следовало бы стать безумцем, чтобы продолжать верить в свою победу.

Грегори с ненавистью сплюнул сыну под ноги:

— И от кого у тебя только это благородство!

— У меня столько ответов, что и не знаю, какой выбрать, — парировал тот. — Умри стоя. Хотя нынешняя поза более подобает подлецу.

— Умереть?.. — прохрипел лорд, вонзая меч в землю и тяжело опираясь о крестовину онемевшей рукой. — Разве твоя мать хотела бы этого? Чтобы её сын убил единственного, кого она любила?

— Всё же единственного? Ей ты говорил другое… И я не могу знать, чего бы она хотела, потому что она мертва. Так откуда можешь знать об этом ты?! — Юноша сдерживался, но истинные чувства, ярость и боль, чувства человеческие разрывали личину бесстрастности сида. Он словно бы забылся, беспечно склонившись к отцу: — Дерись!

Взвыв, как зверь, Грегори швырнул в лицо сыну охапку листьев вперемешку с землёй и, сильно оттолкнувшись, нанёс удар. Он воспользовался дарованной передышкой, собрался с силами и все их вложил в единственный рывок.

4

Последний луч стёк по верхним ветвям густой струйкой кленового сока. Разливался туманно-медовый сумрак, на тихо отцветающем небе узорно прорисовались вершины деревьев.

Последний лист, кленовый — отпечаток алой ладони — упал на пёстрый ворох, и был слышен звук падения.

Двое стояли рядом, стояли неподвижно, касаясь друг друга плечами, склонившись чуть вперёд, точно замерев в незавершённом объятии.

Склонённое лицо Джерарда закрывали пряди, теперь — цвета запёкшейся крови. Его взгляд был скрыт, видна только твёрдая линия подбородка да сомкнутые губы.

Рука Грегори лежала на плече сына. Отеческий жест. Пальцы, сжавшись, скомкали ткань безрукавки.

На лезвии меча запеклись ржавые отблески. Алая искра сверкнула на острие — и сгинула.

Солнце зашло.

Тени расплывались и втекали в спешащую на мягких лапах вкрадчивую темноту.

В сумрачной неразберихе, в сумятице теней и света казалось: длинное лезвие пробило юноше грудь и вышло — снизу вверх, наискось, промеж лопаток.

Лёгким дуновением смахнуло со щеки рдяную прядь. Дрогнули, сжимаясь в бледную линию, губы.

Дрогнули, разжимаясь, пальцы. Меч упал — стальной птицей, серебряным росчерком — и ранил землю. Только землю.

Это ничего. Земле не привыкать залечивать раны.

Мёртвая ветвь, на время, по случайной прихоти ставшая орудием колдовства, вновь была мертва. И человеческая кровь не могла оживить её, напитать соком и прорасти новыми побегами.

Кровь уже сама была мёртвой.

Джерард склонил плечи, словно под внезапно упавшим грузом. Сделал шаг, неуверенный, будто бы заплутавший…

Лишённое поддержки тело мягко обвалилось на постель, устланную покрывалом — багровым, ржавым, захватанным отпечатками кленовых ладоней.

Над листвяной пестрядью, над чересполосицей прощально вспыхнувшего света и побеждающей тени, над мерно клонящимися вершинами колдовских дубов и ясеней летел лезвийно истончавшийся вопль ярости и отчаяния. Казалось, кричит сам воздух, хлещет по лицу когтистой лапой, пробирает до внутренностей и вонзает ледяные иглы ещё глубже, в разум, в душу.

От ветвей отделялось узорочье, отдавшее сочность красок, королевский пурпур и золото в залог сумеркам. До рассвета.