Рыцарь и его принцесса

Голос сиды бесстрастно зачитывал преступления, мелькало меж людского разноцветья вороново-чёрное платье; прочие шестеро благостно улыбались. Юноша хищно ссутулился, впиваясь в безответное дерево скрюченными пальцами и заглаживая борозды. Меж алой путаницы прядей промелькивал зелёный взгляд, и зелёным колдовским маревом разгоралось и тлело одно — ненависть, ненависть, ненависть…

— Оговорила невинную — так, забавы ради. Одарил жену дурной болезнью, со свету сжил. Измывался над родными детьми, довёл дочь до смерти… Не давал житья твоей матери. А эта из злобы клеветала на неё перед хозяйкой…

— Я понял, — процедил сквозь зубы юноша и в длинном кошачьем прыжке покрыл расстояние до удерживаемой колдовством сидхе кавалькады.

Сребровласая сида ласково улыбнулась ему:

— Так мы можем позабавиться?

— Не с ним.

Сын остановился напротив отца, враг против врага. Прямой взгляд зелёных глаз, и лорд Грегори, а вслед за ним все прочие встрепенулись, словно бы пробуждаясь от сна, что застиг их стоя, верхом, во всевозможных позах, захватил внезапно и крепко.

— Чего ты хочешь от меня? — прохрипел лорд, глядя в лицо сына, нелюдски красивое, нечеловечески бесстрастное. — Денег, земель? Титула, власти? Ты получишь всё это, как мой единственный наследник. Чего ещё? Отцовской любви? Я готов дать тебе и её.

Сын молчал, и лёд в его взгляде креп с каждым словом отца.

Лорд осёкся и выдавил, стискивая кулаки:

— Нет? Всё мало? Тогда чего тебе нужно? Раскаянья? За то, как поступил с твоей матерью? Так прими моё раскаянье, вот оно! Ведь я любил её. Недолго, но её одну. И она одна подарила мне сына. Когда-то я не оценил её дар, но теперь признаю своё заблуждение! Я один, у меня может не быть других сыновей. Ты вырос среди сид, но в тебе течёт человеческая кровь… Почему ты молчишь, чёрт побери! Чего ты хочешь, спрашиваю ещё раз? Справедливости? Может быть, мести?

Позёмкою прошелестело, пахнуло холодом, и белая дева зимним сном приникла к юноше.

— За многими словами порой кроется великий страх… — прошептала белая сида, с нежной задумчивостью проводя по его щеке. Поднесла к нему ладони, узкие, белые, в инеевых узорах расшитых рукавов. — Посмотри на эти руки, Лисёнок… на них умерла твоя мать.

— Молчи, проклятая! — вскричал лорд, сотрясаясь всем телом.

Юноша осторожным, сдержанным до скованности движением отстранил сиду и ровно произнёс:

— Бери оружие.

Лорд хватанул ртом воздух.

— Что?..

Сын встряхнул рдяными кудрями.

— Ты задал мне вопрос. Это всё, что мне от тебя нужно. Спешивайся и бери оружие.

Грегори качал головой, но всё же, как заколдованный, медленно слез с коня.

— Ты что же, парень, удумал? Убить меня хочешь? Меня? Родного своего отца?..

Юноша посмотрел на него с прорвавшимся презрением, и углы рта дрогнули, изгибаясь в гримасе отвращения. Но он не более чем на миг позволил истинным чувствам проявиться, и вот уже взгляд и лицо его по-прежнему были спокойны.

— Вынимай меч.

— Это чтобы никто не сказал, что убил безоружного? — оскалился лорд.

Воспитанник сид легко пожал плечами:

— Некому будет рассказывать.

— Выродок… — сцедил сквозь зубы лорд.

— Твой ведь выродок, — криво усмехнулся юноша.

А белая сида разливала серебряный смех:

— Забавные вы, люди. Ласкою да добрым словом можно ведь и волка приручить. А вы всё одно — на вилы… Забавные вы… и жестокие.

3

Но Грегори не слышал слов сиды, да и едва ли уже могли что-то изменить слова, даже если бы лорд смог и захотел к ним прислушаться. Отец и сын уже встретились врагами, и в Джерарде ненависть возрастала вместе с ним, щедро питаемая рассказами сид, что были свидетельницами всего, что происходило на этой земле на протяжении многих веков, а значит, они легко могли узнать от камней, деревьев и ветра, от своих слуг и сродственников об истории Дейрдре и Грегори, обо всех их словах и встречах, и передавали эти разговоры и даже видения своему воспитаннику. Едва ли кому удавалось так много и полно узнать о своих отце и матери и об истории собственного появления на свет, больше, чем он сам того хотел бы.

Редкий сын не пожелает встать на защиту своей матери, а Джерард, хоть и не зная Дейрдре живой, всё же не мог не полюбить её со всей силой сыновней любви, её светлый образ и несчастную участь, и от того, что лишён был счастья видеть мать рядом с собою, полюбил ещё отчаянней. И чем крепче становилась его любовь к умершей матери, тем пуще разгорался гнев к живому и благоденствующему отцу, виновнику её бед и ранней смерти. Потому едва ли Грегори сумел бы подобрать такие слова, сыскать объяснения своим поступкам, настолько правдивые и извиняющие его, чтобы ожесточённый и заранее всё для себя решивший сын хотя бы повременил выслушать его оправдания.

Сам же лорд, не так давно полагавший, что готов принять наследника, будь он у него, едва ли не с распростёртыми объятьями, встретил сына не в воображении, а в жизни, и, увидев, по слову сиды, скалящего зубы волка, по своему обыкновенью напрочь забыл о прежних намерениях.