Никакого сильнейшего потрясения после этого бесконечно запоздалого, унизительного письма не последовало. Вместо потрясения к умирающему на минутку заглядывает Фадеев, исполняет обязанность, поскольку писатели у него под рукой, как солдаты в строю, говорит смертельно больному о скором выздоровлении, о поездке на лечение в Италию, обещает навести справки и позвонить. Вместо звонка является второй раз. Указывая на Елену Сергеевну, Михаил Афанасьевич твёрдо говорит:
— Я умираю, она всё знает, что я хочу.
Фадеев сдержанно отвечает:
— Вы жили мужественно, вы умираете мужественно.
Выскакивает на лестницу, не может удержаться от слёз, тем не менее о поездке в Италию врёт, ничего не делает и не сделает для него. Он и умирающий останется для властей арестантом.
А дело к концу:
“Весь организм его был отравлен, каждый мускул при малейшем движении болел нестерпимо. Он кричал, не в силах сдержать крик. Этот крик до сих пор у меня в ушах. Мы осторожно переворачивали его. Как ни было ему больно от наших прикосновений, он крепился и, даже тихонько застонав, говорил мне едва слышно одними губами: “Ты хорошо это делаешь... Хорошо...” Он ослеп. Он лежал голый, лишь в набедренной повязке. Тело его было сухо. Он очень похудел... 10 марта в 4 часа дня он умер. Мне почему-то всегда кажется, что это было на рассвете...”
Вскоре в притихшей квартире истошным воплем трещит телефон. Говорят из секретариата товарища Сталина. Спрашивает чей-то холодный, отвратительный голос:
— Правда, что умер товарищ Булгаков?
Ермолинский отвечает коротко, глухо:
— Да, он умер.
Там кладут в полном молчании трубку.
Эх! Эх!
Так неужели он действительно умер, непременно спросите вы, мой читатель? Не может этого быть, ибо гений бессмертен!
Не могу с вами не согласиться. Да, вы правы, гений, безусловно, бессмертен. Я верю, что с ним сбывается именно то, о чём он так страстно мечтал и что так великолепно напророчил себе:
“Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не потревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сможешь. Беречь твой сон буду я...”
Там он наслаждается тишиной, там он вкушает вечный покой, а время от времени является к нам, всё такой же блистательный, всё такой же стремительный, лёгкий и дерзкий, и мы с благодарностью, с неувядаемым наслаждением беседуем с ним. С ним расстаться нельзя. Можно только крепко пожать его благородную руку, честную руку рыцаря, честную руку творца.
Пожмите её.
Всего доброго вам, мой читатель.