Рыцарь умер дважды

Молчание. За это время я успеваю выпрямиться: пыль забила горло, заставила слезиться глаза. Голос девушки по имени Кьори снова раздается, когда я уже осторожно выступаю из-за койки.

— И не забудь: ты еще не исполнил долг, за который получил мою помощь.

— Не пора ли мне узнать его суть?

— Не пора.

— Ты с каждым днем все страннее. — Тон орла почти участливый. — Да что с тобой? Союзникам нужно доверять. Мы, по крайней мере, действуем во благо.

— Оставь это. — Вспышка злости, и вспышка смеха, и само пребывание здесь будто бы смертельно утомили ее. — Оставь свое «благо», оставь все.

— Ладно, мы еще вернемся к этому. — Сказано скорее из упрямства; именно так отец всегда сдается под напором матери. — Что теперь?..

— Теперь нужно исправлять вашу ошибку.

— Какую?

— Ту, что спряталась за стеной.

Ошибку. Ошибка — я. Замираю, отступаю обратно к койке. Опускаюсь на пол, вовсе ложусь, скрючиваюсь подобно зародышу. Пусть решат, что я мертв. Пусть подумают, что их появление не только лишило меня рассудка, но и остановило сердце. Пусть…

— Убить его? Я могу сам. Эйро все равно выдал себя…

Стискиваю зубы, чтобы не кричать. Удивительно: я думал сам распрощаться с жизнью еще не так давно, а ныне немо взываю к Господу с мольбой пощадить меня, укрыть. И Бог слышит. Он все еще слышит отверженного, отчаявшегося сына.

— Нет. — У милосердия Господа голос, полный тепла. — Он очень напуган, этот человек, ослаб так, что даже не зовет на помощь. А значит, он сможет слушать. Этого хватит.

— Слушать, — эхом вторит орел, и я понимаю: в привычном слове — какой-то тайный смысл. — Я вот силен. И я тоже послушаю. Люблю, когда ты дудишь в эту свою…

— Тише, тише, Ойво. Время идет. Время… время всем спать…

Миг, превративший последнее слово в трель, ускользает: его крадет ветер. Сжавшись на полу, по-прежнему ощущая боль в коленях, дрожа, я открываю глаза — веки будто поднимает мягкая рука. Это невозможно, мы так далеко… но я вижу ее в оконном проеме — бледное создание, совсем не напоминающее зверя, похожее на дриаду. Тонкая, темноволосая. В провалах глаз нежная жалость, и ветви плюща пугливо вьются по шее, вырастая из-за заостренных ушей. Ласкают свирель пальцы, помогая рождаться музыке. Самой красивой, какую я слышал.

— Я знаю, каково бояться. — Слышится мне, и замирает сердце. — Я знаю, как порой хочется забыться. — Черные глаза полны слез, и все мое существо откликается. — Я знаю, что это — неволя. — Она смыкает ресницы, и, будь она в беде, я собрал бы все силы, чтобы ее спасти. — И я помогу тебе. Помогу. Я не могу помочь сама себе, но ты будешь жить. Жить. Спи и забудь этот сон… забудь нас…

Я лежу, уже не скорчившийся — распятый на камне. Я жадно вбираю хрупкие созвучия, дышу каждым переливом, слушаю, любуясь отрешенным лицом, дарящим успокоение, как дарит его лишь молитва. Спать… спать… Без сновидений. Подобно мертвецу.

— Спасибо…

Едва ли она видит, как шевелятся мои кровоточащие, грязные от пыли губы. Едва ли слышит. Едва ли… ведь она привиделась мне, привиделась, как орел с серебристыми глазами, как волк с монетой на шее, как другие демоны, плясавшие в небесах. Но Господь спас меня.

— Прощай.

Она подносит палец к губам и исчезает. С ней немеет и меркнет мир.

5 САЛЕМ

[ЭЙРИШ СВОЕВОЛЬНЫЙ НРАВ]

— Извините, мистер Редфолл, я ничего не знаю об этих ваших… чудищах. И, извините вдвойне, не потерплю грязных инсинуаций об осквернении могил. Мы артисты! Артисты, понимаете вы?

— Понимаю. Я выполняю свою работу, сэр.

— Работу… Ха.

Остановившись на палубе, Бранденберг всплескивает руками; это скорее угрожающий, чем экзальтированный жест. Дружелюбие улетучилось, едва выяснилась причина появления шерифа на «Веселой весталке». Пока индеец пытался чего-то добиться от капитана-директора, подслушанные обрывки их невеселого разговора расползались по судну. Труппа, и без того возбужденная, заволновалась еще больше. Мне, осознавшему все с самого начала, оставалось ждать. Я предчувствовал: со мной захотят поговорить лично, не могут не захотеть. О странных вещах всегда говорят со странными людьми, надеясь, если не на помощь, то хотя бы на понимание.

Только что мое ожидание наконец кончилось: оскорбленный Бранденберг гордо удаляется, а шериф поднимается на крышу.

— Мистер Райз, уделите мне пару минут?

— Всегда к вашим услугам. — Стараюсь улыбнуться. — Выпьете?

— Нет. Даже не зайду. Просто задам несколько вопросов.

— Как знаете. Тогда еще подышу с вами воздухом.

У краснокожего усталый вид. В первую встречу он тоже казался усталым, но то была скорее печать человека, много и плодотворно работающего на свой город и пребывающего в сравнительной гармонии и с ним, и собой. Теперь же Винсент Редфолл, осунувшийся, давно не мывший длинные густые волосы, напоминает бродягу или покойника. Впрочем, он неизменно прямо держит спину, невозмутим и голос: