Рыцарь умер дважды

…Ночь уже сгустилась, рассыпавшись звездами и опав росой в траву, но мне только душнее. Температура поднимается, все труднее терпеть ворочающуюся внутри боль, и, кинув взгляд на правое запястье, я без удивления нахожу знакомое пятно. Давлю на него пальцами — пропадает, но вскоре появится снова. Главное, чтобы сейчас Эмма ничего не поняла, не испугалась. Я не знаю, как буду лечить Амбера в таком состоянии; не знаю, хватит ли сил, если помощь нужна не только ему. Не знаю ничего, кроме одного: справлялся и с худшим. Выбора нет, меня ждут. Остается лишь, стиснув зубы, умолять собственное тело послужить еще какое-то время. Но…

— Эмма?

…Бедная девочка, то и дело начинающая молиться и устремляющая взор в пустоту, едет не в город. Видимо, она заблудилась.

— Это не совсем та дорога.

Мы смещаемся к роще краснокожих. Меняем направление почти незаметно, но я прожил в этих краях слишком долго, чтобы не различать похожие, как братья, холмы. Я осаживаю коня и останавливаюсь. Эмма вздрагивает и, обернувшись, глядит на меня так, будто едва проснулась.

— Нет. Она нам нужна.

— Мы дадим крюка. Поворот на Оровилл южнее…

Она возвращается, тоже останавливает лошадь и опускает голову. Руки, держащие поводья, дрожат.

— Нам не нужно в город, доктор.

— Что вы имеете в виду?

— Там… не совсем спокойно. Мистер Райз ждет нас у поселения.

— Ах вот оно… — На полуслове я осекаюсь. — Погодите, но откуда вы…

— Знаю. — Она вскидывается, убирает локон со лба. — Он сейчас сказал мне об этом.

— Сказал?!

— Да, доктор. — Тон становится тверже, сверкают глаза. — Едемте скорее, хватит тратить время. Вы все поймете! Давно пора! Это все, все и ради вас тоже!

Она собирается пришпорить лошадь. Я, перегнувшись навстречу, сжимаю бледную руку, отнимаю поводья. Эмма трясется. Трясется все сильнее.

— Господи, как я не понял сразу… вы больны. Я должен отвезти вас…

— Нет! — Она почти кричит и в свою очередь дергает меня за руку, порывисто тянет, едва не стаскивая с коня. — Я здорова! И вы нужны мне! Нам! И Джейн! Вы…

По впалым щекам бегут слезы. Она тянет меня опять, потом, сдавшись, выпускает, просто глядит — измученно и… безумно. Я долго отказывал себе в этом слове. Подменял другими, утешаясь, — тщетно. У Эммы перевозбуждение, граничащее с припадком. Галлюцинации, раз она слышит бесплотные голоса. Правдивые ли новости она вообще привезла? Не выдумала ли чудовищ и пустую могилу сестры? Но ведь пожар на судне был. И никуда не делась тревога, некое чутье, которому я привык верить. Мне страшно за Амбера, так же, как за помутившуюся рассудком несчастную малышку. И… что еще я могу сделать?

— Хорошо. Да, я…

Я готов уступить, поехать с Эммой, куда пожелает. Может, так, — не найдя Амбера в роще, — она поймет, что нуждается во врачебной помощи. Я произношу одно слово согласия, второе, но третье поднимается спазмом болезненной рвоты. Оно не дается. Я закрываю глаза.

Тело меня все-таки предало.

* * *

— Мильтон…

Гнилая горячка — так некогда звали тиф. Во сне знакомый голос тоже прорывается из гнили, из липко сковавшей темноты. У гнили много ликов: раскаленный обруч вокруг головы, колючий песок под веками, бурлящее пламенем нутро. Даже в забытье я понимаю: острая форма, быстротекущая. Раз дошло до сыпи, уже разгар. Закономерно: погруженный в чужую болезнь, я подставил собственной спину, а теперь плачу. Дороже, чем те, кто начал лечиться в первые дни.

— Потерпи. Держись.

Темнота сжимает мою руку, у темноты голос Амбера. Он рядом, вторая его ладонь ложится мне на лоб. Здесь же, подле меня, кто-то — не он — сдавленно плачет:

— Я не хотела, я не думала… Эйриш, я…

Имя. Неправильное. Почему?..

— Проклятье, посмотри на него! Почему ты не спросила меня, почему?! Кто просил его тащить?

Девушка снова всхлипывает, снова шепчет, и взывает она теперь ко мне:

— Доктор… доктор, милый, я умоляю, доктор… очнитесь…

Я ее узнаю. Тяну руку, пытаюсь коснуться лица. Малышка не должна плакать, она и так пролила слишком много слез из-за куда больших бед, чем моя неосмотрительность.

— Эмма. Не надо…

Я не нахожу ее, но слышу:

— Он дышит, Амбер! Дышит!

Я не понимаю, справа ли она, слева, а может, моя голова покоится на ее коленях. Но голоса — ее и Амбера — обволакивают, коконом охраняют от гнилой мглы, и я мучительно растягиваю в улыбке губы, хоть как-то показывая, что благодарен. Может, Эмма безумна. Может, безумен и Амбер. Но скорее всего, оба просто мерещатся мне, как последнее, за что цепляется гаснущий ум.

— …попытаюсь, — различаю обрывок фразы. — Я не знаю этой грани дара, но отец лечил больных. Может, смогу и я.

— Твои раны…

— Незачем беречь магию, я и так здесь слишком долго. Они откроются скоро, Эмма, совсем скоро. Пахнет кровью.

— Но…

— Вы должны быть готовы. И целы, оба. Мне еще хватит сил. Вот… помолчи.

Эмма не отвечает. Эмма исчезла, я слышу только ее всхлипы. Потом она начинает молиться, но и молитва — просто поток, журчащий и несущий меня все быстрее. Все туже обруч вокруг черепа. Тысячи игл в мышцах. Вскипает гнилая кровь…