Рыцарь умер дважды

Так вот почему они не ссорятся, вот каков их рецепт крепкого брака: на эту женщину невозможно злиться, она обезоруживает невинностью. Мистер Андерсен, устало улыбаясь, целует жену в висок, бормочет: «Выдумщица…». Они нисколько не стесняются своей нежности, не пекутся о том, что нам с мамой и отцом приходится куда-то прятать взгляды. Впрочем, лучше так, чем если бы ньюйоркцы поругались, а наша семья стала тому принужденным свидетелем. Теперь же над клетчатыми пледами — одинокими кораблями посреди колышимого ветром травяного моря — вновь воцарился мир. Флора Андерсен угощается печеньем, Джером Андерсен с любовью за ней наблюдает.

— Ну, о чем здесь ведутся беседы в мое отсутствие?

Над нами стоит Сэм. Только что он спустился с «плавника», а Джейн осталась на прежнем месте. Развернулась уже в другую сторону, глядит против течения и прижимает букет к груди. Фигуру заливает свет проглянувшего из-за рассеянных облаков солнца, блики на волосах играют карамелью.

— О тебе, — признается миссис Андерсен, с улыбкой щурясь на сына. — Что же ты не вернул нам мисс Бернфилд? Не вредны ли девушке такие сильные ветра?

— В умеренных дозах сильные ветра полезны всем, — подает голос отец. Он, как и я, глядит на Джейн. — А наши яблочки вовсе к таким привыкли. Она вернется. Только дайте время.

— Да, я тоже уже понял. — Сэм отводит завивающуюся прядь со лба. — Джейн… мисс Бернфилд… нельзя неволить. — Он вдруг улыбается мне и поправляет сам себя, уточняя: — Ни одну из мисс Бернфилд. У вас удивительная семья.

Я не слушаю, как очарованная комплиментом мама начинает уговаривать Сэма чем-нибудь угоститься. Мне горько от этой «удивительной семьи», горько от сладкого мирка, где удивительно — и действительно важно для Сэмюеля — лишь одно существо.

Я обращаю взор на Джейн именно в тот миг, когда она вдруг хлестко вскидывает руку. Разжимаются пальцы, и старательно собранный букет рассыпается в реку. Со своего места мне не различить уносимых течением красно-золотых маков, не различить беззащитных комочков клевера и синего кружева васильков. Зато я вижу испуганное, тоскливое лицо Джейн — таким оно становится на считаные секунды, прежде чем застыть. Сестра снова зябко поводит плечами, разворачивается, направляется к пледам и, уже присев, говорит:

— Цветы уронила… я такая неловкая, Сэмюель, простите.

Выбросила. Ты выбросила их, намеренно. Я это знаю, и теперь я знаю кое-что еще. Внутри тебя бушует буря, Джейн. Странная буря, которую ты прячешь.

— Ничего страшного. — Сэм верит в ее раскаяние, да и кто бы не поверил, когда Джейн так виновато хмурится? — Они все равно не пережили бы нашу прогулку. Хотите шампанского? Или, может, воды?

…Ты можешь скрыть бурю от него, но не скроешь от меня.

— Что-то случилось, Эмма?

Видимо, я слишком долго на нее смотрела. Настолько, что, вместо того чтобы привычно задать вопрос взглядом, Джейн спрашивает вслух. Требует ответа: от него не уклониться прилюдно. Но она просто не догадывается, как часто мне приходится от чего-то уклоняться и что-то сдерживать в последние дни. Не догадывается, как славно я этому научилась.

— Да, Джейн. Как всегда грущу, когда грустишь ты. Ведь мне показалось, ты… печалишься? Раз ищешь уединения?

— Я любовалась рекой, только и всего, — отвечает она, будто не замечая моего напряженного тона. — Мы ведь редко забираемся для пикника так далеко. А тут красиво. Правда, миссис Андерсен?

— Да, невероятно! — откликается мать Сэма. — Знаете, уголок этот напоминает мне северную Италию, окрестности Вероны. Там много крохотных речек, и хотя не добывают золото, всюду такое же приволье!

Дальше она говорит об Италии, потом о Нью-Йорке и почти не дает говорить другим. У меня не остается возможности что-либо спросить у Джейн. Сестра безмятежно смеется и задает разговору новые и новые направления, искусно уводя дальше от себя. Сэм вставляет какие-то замечания. Он не спускает с Джейн глаз. Знал бы он… знал бы, видел бы, с каким выражением, каким жестом выбросили его наивные цветы. Но почему? Случилась между ними тайная размолвка? Был у сестры приступ дурного настроения? Или…

…Время бежит, не отвечая на мои вопросы. Бежит, как тяжелые воды Фетер. Вечером мы расстаемся с Андерсенами и возвращаемся домой.

— Каково это — быть влюбленной?

Я тихо спрашиваю уже после вечерней молитвы, когда обе мы лежим в кроватях. У меня есть чудесная недочитанная книга, сборник рассказов По, но мне не читается. Хотя казалось бы, что может быть лучше, чем навести на себя жуть перед сном? Навести, но уснуть в светлой уверенности, что вся жуть живет лишь на страницах, откуда призраками встают мрачные улицы? Нет… не сегодня. Сегодня жуть слишком близко, вот-вот постучит в наши уютные окна.

— Каково это? — повторяю я, когда Джейн отводит пустой взор от потолка.

Сестра садится и обнимает руками колени.

— Больно. — Голос так же похож на разбитое зеркало, как и смех.