Рыцарь умер дважды

Кьори бережно касается обезьяньей груди и ведет вверх. Привстает на цыпочки, и постепенно дрожащие пальцы добираются до морды, ласково обводят губы, поднимаются к сомкнутым ресницам. Эти длинные ресницы тоже вырезаны все до одной, я все больше убеждаюсь: Саркофаг действительно нерукотворен. Ни один скульптор не создаст такую вещь. Ни один смертный скульптор.

— Он… спит? — осторожно уточняю я. Кьори качает головой.

— Его нет. Прямо сейчас его здесь нет.

— Что? — Цьяши опять вспыхивает, но держит обещание: не машет кулаками. — Всем известно, что он не может выйти, для этого нужно, чтобы…

— Цьяши.

Не дает о чем-то проболтаться? Впрочем, все равно, пусть. Я делаю вид, что вообще ничего не слышала, вглядываюсь в Обезьяну. Пальцы Кьори по-прежнему поглаживают сомкнутые каменные веки.

— Он… здесь. Но не здесь. Именно поэтому обычно я хожу по зову. Когда он ждет, у него, — жрица убирает руку, — открыты глаза. Но я так надеялась застать его, так…

— Ничего не понимаю. — Цьяши топает ногой. — Так он здесь, или не здесь, или…

— Его душа, — хмуро обрывает Кьори. — Вспомни: светоч мудр, а ведь он пал, не успев прожить и полжизни. Так вот, он живет сейчас. Звезды забирают его и уводят туда, куда не попасть другим. Он не делится тайнами своих странствий, но с каждым возвращением он сильнее и просветленнее. Эти путешествия — вехи к его воскрешению.

— К невозможному воскрешению, хотела ты сказать?

Кьори хмурит брови. Я перехватываю взгляд Цьяши: она высматривает что-то возле стоп изваяния. Присаживается на корточки, сковыривает с камня землю. Глазам открывается выбитая внизу крышки надпись, но я не могу понять разлапистые округлые символы. Как и в нашем мире, даже обретя дар говорить на некоем языке, наверное, читать надо учиться отдельно.

— Мы могли бы подождать его, — предлагаю я. — На какое время он обычно… уходит?

— Всегда на разное, — откликается Кьори. — Его может не быть несколько дней, он может пропадать треть сезона, особенно в Дожди. И… — она вздыхает, видимо, поняв мои мысли, — мы, конечно, не станем держать тебя. Это… все, Эмма, хватит с тебя мучений, даже эти были излишними. Что бы сказала Жанна, видя, как ты рискуешь собой?

Я благодарно киваю, беря ее за руку. Как же мне хочется домой, но как жаль эту девушку. Она напоминает маму: все силится делать как лучше, а ведь поступать всегда правильно невозможно. Интересно, как же она дружила с Джейн, для которой правил не существовало?

— Трогательно. — Цьяши презрительно сопит, вставая и отряхиваясь. — Жаль, я убила столько времени, чтобы посмотреть на пустой каменный ящик.

— Я тебя еще приведу, — робко обещает Кьори. — Сразу, как он позовет, ведь я не смогу во всем признаться сама, одна, не смогу сообщить ему…

Она вытирает глаза. Да, она по-настоящему расстроена, едва владеет голосом. Цьяши, понимающе хмыкнув, хлопает ее пониже спины и утешает:

— Я тебя не брошу. Я же… — новая шпилька в меня, — не какая-то там Жанна.

— Не говори так.

Мы с Кьори выпаливаем это хором и переглядываемся. Цьяши раздраженно фыркает; у нее явно заготовлена ответная острота, вот-вот слетит с языка. Но внезапно, замерев и напружинившись, девушка произносит другое:

— Эй!..

Шелестят деревья, словно охваченные трепетом. Воздух, — так мне чудится, — становится горячее и пронизывается мерцающей дымкой; мелко дрожит земля. Пролетают над поляной вспугнутые птицы; в миг, когда из-за лиственного кружева еще только появляется их яркий длиннохвостый вожак, Кьори уже играет на свирели короткую тревожную трель. Саркофаг уходит вниз. Мох смыкается, наползая, будто в этом месте ничего никогда не было, и вскоре перед нами лишь зелень. Тогда жрица сжимает мое запястье, другой рукой хватает за плечо Цьяши. Кьори дрожит как листок. Я скорее читаю по губам, чем слышу:

— Экиланы. Бежим.

Она стремительно тащит нас туда, где в стене переплетенных стволов виден зазор. Под ногами почти всюду — скользкие чешуйчатые спины; то и дело звучит сердитое шипение, и я вздрагиваю, ожидая быть ужаленной, но этого почему-то не происходит. У древесных корней на пути свернулись сразу с десяток змей. Я останавливаюсь как вкопанная и умоляю:

— Нет, не пойдем, не надо. Они…

— Они спят, — сбивчиво бросает Кьори. — Доверься мне, Эмма! Они пока ничего не сделают. Мы успеем. Успеем…

— Успеем что? — Цьяши вертит головой. — Что ты унюхала? Услышала? Увидела?..

— Лезь! — Кьори вталкивает в проем меж деревьями ее, затем меня и пробирается сама, нервно выдергивая зацепившуюся за сучья юбку. — И молчи!