Рыцарь умер дважды

Шрам-полумесяц. Продолжение того, что тянется через мое лицо.

Мы разделили одну войну и разошлись разными дорогами — как и многие в те страшные годы. Но, наверное, не все хранят на лице общий след этой войны.

Луизиана, весна 1862 года

— Возможно, все бы обошлось, доктор, занимайся вы лишь своим делом.

У человека, стоящего надо мной, капральские нашивки на обтрепанной — явно с чужого плеча — серой форме. Взгляд уже переметнулся со входа в госпиталь обратно на меня и мой подрагивающий револьвер. Барабан опустел, я отлично это знаю. Южанин тоже.

— Что не стреляете? — звучит почти участливо. — Могли бы оставить мне пару пуль…

Он не спешит снова атаковать, лениво поигрывает клинком. Патроны у него тоже кончились, винтовки нет вообще, но я уже заметил: конфедератам даже больше нравится убивать холодным оружием. Среди них много людей испанской, итальянской, французской крови. Крови тех, кто и в Европе обожал при случае и без хвататься за нож.

— Не делайте этого. Это бесчестно… — Все, что удается произнести: горло сухое.

Лагерь горит, и ветер разносит едкий дым. На походный госпиталь пламя пока не перекинулось. Того, кто разглядывает меня, постепенно подходя, это не устраивает. Едва меня убив, он это исправит.

— Бесчестно? Забавно.

Забавна для него, скорее всего, моя безоружность, а также то, что я не могу подняться: нога подвернута, боль разливается от левой ступни. Но наиболее забавно, что я о чем-то прошу этого южанина, в то время как рядом лежат два его товарища, убитых мной же.

Вокруг сражаются, но все слишком далеко, к тому же, вероятно, не различают меня за удушливым смогом. Приглядываюсь: пламя уже видно, а две банки с горючей смесью валяются близ тех, кто их принес, и достаточно пары искр, чтобы…

— Бесчестна вся эта война, — зло бросает южанин. — Неужели вы, вчерашняя тыловая крыса, этого не понимаете?

Удар клинка — вроде бы легкий, по руке — заставляет выронить револьвер в траву. Но я не опускаю голову, даже когда чужое оружие замирает против моих глаз.

— Бесчестно — убивать тех, кто не может ходить, не то что драться. — Кидаю взгляд назад. Тяжелораненых никто и не пытался вынести: поначалу надеялись, что атака быстро захлебнется, теперь — не захлебнуться бы самим в обороне…

Южанин смотрит не с гневом — с отвращением. Как на прогнившую колоду, мешающую пройти, хотя объективно я не могу помешать: сабельный удар этого человека настигнет меня, прежде чем я бы, например, добрался до оружия его мертвых товарищей. Я взываю к гуманности не в надежде действительно дозваться, а с расчетом, что кто-то придет на помощь.

— Пожалуйста… — повторяю я и пытаюсь поднять руку. Она едва шевелится; рукав мундира обильно и быстро пропитывается кровью. Видимо, повреждена вена.

— Хватит!

Как и у многих людей южного темперамента, терпение у него кончается непредсказуемо. Солдат шагает ко мне, еще не выдохнув до конца слово, и клинок вспыхивает в вихре надвигающегося пожара. Непроизвольно я зажмуриваюсь, не в силах даже заслониться. В тот же миг кто-то дергает меня вбок.

Лицо — левую половину — пронизывает новый всплеск жгучей боли, но… это вся обрушившаяся на меня боль. Открыв глаза, понимаю: смертельный удар не настиг меня. Я полулежу на траве, а за плечо меня держит Амбер. Он поворачивается, и я вижу рассекающий его правую щеку багровый полумесяц, — отражение моего, но это я пойму позже. Пока я лишь ощущаю, что кровь капает с подбородка, а рассеченная кожа горит, будто вот-вот отойдет лоскутом.

— Вы… — я не оканчиваю фразы. Шок путает мысли.

Враг все еще здесь. Амбер не пытался его убить, взгляда хватает, чтобы понять: и не сможет, у него нет оружия. Он даже не успел полностью одеться, когда я в начале атаки потерял его из виду. Рубашка застегнута на треть, нет левого сапога.

— Ты… — Южанин мешкает и тоже смотрит на Райза со странным выражением: вместо злости другое, неожиданное при таком раскладе сил. Солдат даже побледнел, отчего еще темнее стали его запавшие карие глаза. — Откуда ты… — Тут он смолкает и просто идет на нас. И все же непроизнесенное, недоуменное «взялся» читается во взгляде.

Окровавленное оружие занесено. Нужно увернуться, пока нас еще разделяют какие-то метры. И я пытаюсь, но боль вгрызается в ногу хуже шавки. Стиснув зубы, я падаю и невольно увлекаю поддерживающего меня Амбера за собой. Мир вращается. Трудно дышать. Я думаю об одном — смогу ли хотя бы заслонить Райза от сабельного удара, ведь за попытку спасти меня он не должен умирать, и…