Рыцарь умер дважды

Прочь, прочь к убежищам, чтобы лгать себе все следующие дни. Лгать и молиться: “Я ее ранила, она выживет, она придет. Мы поговорим, мы все исправим, все будет как раньше. Она не простит меня… пусть так. Только пусть она будет жива”. И я лгу, молюсь, лгу, молюсь, все время до появления Эммы. Все время, пока слова светоча: “Все нити однажды сплетутся” не начинают сводить меня с ума.

Впрочем, поздно. Я уже сумасшедшая».

Ойво ласково шепчет в самое ухо:

– Может, все-таки отнести тебя домой?

– Не надо, я же сказала! ― Мой голос срывается. ― Лети, куда летел.

Посмеиваясь, он порывается схватить меня. Беззастенчиво прижимает к себе, шепча:

– Да чего ты пугаешься? Такая недотрога… Жанна вот никогда не возражала.

Имя ― ослепительная боль, придающая сил. Вырываясь, снова бью Ойво, на этот раз в крепкое плечо, и быстро отступаю на три-четыре шага.

– Оставь меня. Я сама доберусь.

Едва ли Ойво вовсе заметил удар, у него каменные мышцы. И все же он уступает, не пытается больше приближаться, а только лукаво на меня косится.

– Ха. ― Он по-птичьи склоняет к плечу голову. ― А ты ведь, когда хочешь, можешь быть не робче нашего Рыцаря. Кто знает, что еще в тебе скрыто? Кто знает…

– Лети, ― едва слышу теперь саму себя. ― Лети, куда летел.

Лучше тебе не ведать, что во мне скрыто, Ойво Сокрушающий Бури. Не спеши. Ты узнаешь все, когда мне придет время умирать.

– Что ж, до встречи. И до… ― усмешка, ― прогулки?

Я лишь киваю. Ойво отвешивает мне поклон и взмывает в небо. Стоит ему скрыться, и я обессилено падаю, ноги больше не держат. Сжавшись, я лежу в траве среди дремлющих змей, не могу перестать дрожать и даже сделать глубокий вдох. Калибри, вернувшись, кружат надо мной пестрой стайкой. Единственное мое желание сейчас ― задушить их за пронзительный писк.

Я убила Жанну. Джейн Бернфилд. Я так часто вижу ее во сне, что научилась даже произносить ее настоящее имя. Джейн. Джейн. Джейн.

Джейн ― моя подруга. Джейн ― мой герой, однажды спасший меня из плена. Джейн ― соратница, мечтавшая остаться с нами навеки. Нет. Все эти Джейн живы, где-то далеко ― живы.

Я лишь убила Джейн ― предательницу. Джейн ― шлюху и мразь. Джейн ― не мою Джейн.

Я верю в это. Верю. Верю… Почему тогда мне так больно?

Эпитафия третья Душа врага

[Мэчитехьо]

Я помню тебя, Жанна, Джейн, Исчезающий Рыцарь. Будь у тебя тысяча имен, я помнил бы все, и мне ничего бы это не стоило ― каждое само выжглось бы в рассудке. Я не забываю ничего о тебе, Джейн, моя Джейн. Не это ли убивает меня день за днем? Ты. Все время ты. Наши души так вросли друг в друга, что ныне, когда твою выдрали из моей с корнями, я не могу быть глух к этой боли. Я схожу с ума, Джейн. Со дня, когда ты не вернулась.

Поначалу я решил, будто ты обманула меня, Джейн, предала, испугавшись собственного выбора. Тогда я велел пленить тебя. Мы ждали в каждом уголке Агир-Шуакк, где ступала твоя нога, ждали и у Омута. Привести тебя живой ― был приказ; он в силе доныне, хотя почти сразу, овладев разумом второго сына, я увидел, что ты умерла. Никто не знает, что эта весть сделала со мной; единственный из Круга, кто понял, убит и сожран змеями. А Белая Сойка… у Белой Сойки не было выбора, узнать или нет. Ему воздастся сторицей за беззаветную верность, воздастся, даже если… нет. Никакого «если». Как бы ни поступила судьба со мной, с тобой, с нами, Джейн, мальчик получит то, что я ему предназначил. Рано или поздно. Так или иначе.

…Я помню, Джейн, помню, как услышал впервые: «Белый ребенок помог дикарям». Мои люди увидели тебя ― хрупкое существо в странном наряде ― и, поскольку все принадлежали к новому поколению, даже не поняли, откуда ты явилась. Ты выстрелила по ним несколько раз, затем повстанцы забрали тебя. Слушая, я спросил из праздной скуки: «Мальчик?». Мне ответили: «Девочка». Бледнолицая девочка прошла через Два Озера, и у нее хватило храбрости на нас напасть? Забавно, но вскоре я забыл об этом. Я был уверен: ребенок мертв, или вернулся на свою Сторону, так или иначе, ему незачем место в моей памяти. Там и так многое, что я предпочел бы стереть.

…Я помню, Джейн, помню, как стал видеть тебя, еще не в бою. Повстанцы тряслись над тобой, как христиане над святыней, но ты уже незримо была с ними. На допотопных знаменах, на рваных плащах проступал твой вышитый белой нитью лик. Некоторые умирали с твоим именем на губах; имя было неотрывно от имени мертвого Эйриша, которого почему-то никак не забудут.