Рыцарь умер дважды

Оружие блеснуло, когда я приставил его к твоему лбу. Ты вздрогнула в первый миг и тут же сдавленно, но едко усмехнулась. Выражение внимательных, чужеземно зеленых глаз не изменилось; сухие, злые, они глядели на меня, а не на дуло.

– Патроны кончились. Верно?

Я догадывался: ты не закричишь. Подозревал: ты наивно надеешься справиться со мной, я же один. Знал: скоро ты поймешь, что ошибаешься. И… просто убрал ладонь с твоего рта. Мне захотелось услышать ответ.

– Патронов нет. Они все нашли твоих людей.

Голос оказался сильнее, чем представлялось, но все равно ― детский. Ты провела пальцем по губам, смахивая мое прикосновение. Нижняя была полнее верхней, с заметной трещиной посередине.

– Неподобающе… ― Ты почти передразнила и добавила: ― Для хозяина праздника, куда пришла гостья. Отпусти меня.

Ты глядела исподлобья. Тяжелые пряди упали на плечо, когда ты лукаво и вызывающе склонила голову. Ты нападала, хотя была загнана в угол. Так храбро ведут себя только хищные животные. И дикие народы вроде моего.

– Я не приглашал тебя в священный день. Впрочем, сомневаюсь, что пригласил бы и в другой.

– Потому я и пришла сама.

Наглая и любопытная, чета своему народу. Я вспомнил, как, подбираясь к селению, горожане, особенно дети вроде тебя, наблюдали за нашей обыденной жизнью, словно мы были зверями в балагане. Чужаки не совались близко, потому вождь запрещал прогонять их. Он вообще был мягкосердечен, наш прежний вождь Рысь с Малой Горы: сторонился бледнолицых, но не держал на них зла, в то время как я был полной с ним противоположностью в обоих этих вопросах. Именно это знаменовало все мои последующие поступки и его смерть.

– Вы… краснокожие. Индейцы, верно?

Я усмехнулся и вернул револьвер в кобуру.

– Оба прозвания дали вы, оба пусты. Вы ничего о нас не ведали, но вам нужно было нас обозначить, как любых неразумных тварей. Ведь вы записываете в книги каждую блоху и былинку и зовете это знанием?

Помнишь, как ты опустила глаза? Как потом опять глянула в упор и кивнула, но не мне, а скорее себе? Помнишь, что ты ответила?

– Ошибаешься. Достойным врагам тоже дают имена, но не всегда красивые и правдивые. Так… как мне звать вас?

Неожиданно для себя я рассмеялся от удивления, рассмеялся под твоим серьезным взором, но не обманулся, ни на миг. Ты ведь дурила меня. Изворачивалась, пытаясь сберечь жизнь, не более. Я смеялся недолго, и ты сжалась, едва смех стих.

– Как звать? Твое дело, девочка, и я бы не тратил на это времени. Потому что в следующий раз я брошу топор тебе в голову и попаду, прежде чем ты откроешь рот. Этим, ― я уперся ладонью в кладку подле твоего виска, и ты не выдержала, вскрикнула, отшатнулась, ― я избавлю от будущих бед и свой народ, и тех, к кому ты примкнула. А сейчас убирайся, пока не настало завтра и я не получил права тебя убить.

Я шагнул назад и отвернулся. Беги путем, которым явилась, беги, дочь чужого племени. Во мне не кипела досада оттого, что ночь ― не для крови. Я еще не видел в тебе врага, Джейн, только тень мира, изгнавшего нас, такую же жалкую, как сам тот мир. И…

– А я обманула тебя.

…И я верил, что тень жалка, пока не услышал щелчок и не почувствовал дуло револьвера меж лопаток. Ты шагнула за мной, ты глядела тяжело, не мигая, и вот теперь в глазах были слезы. Но рука ― тонкая, бледная, обнаженная по локоть ― не дрожала.

– Стой.

Лишить тебя игрушки, взорвав ее? Глупо ломать хорошее оружие. А может, лишить тебя руки? Я недолго думал. Очень медленно я сжал кулак, и ладонь обжег холодом кусочек металла.

– Нет. ― Я плавно развернулся. Дуло уперлось в грудь. ― Не обманула.

Я поднял и раскрыл ладонь; там поблескивала пыль последнего патрона. Дуновение ― она рассыпалась на камни. Я отряхнул пальцы и уперся в стену уже обеими руками, по обе стороны твоей головы. Тщетно щелкнул пустой револьверный барабан.

– Я не так глуп. Не стоило меня злить.

Ты не шелохнулась, даже когда я склонился ниже и свет мертвых вороньих глазниц упал на твой лоб. Ты кусала губы, но в твоем взоре, полном слез, не было страха. Я чувствовал это, чувствовал и не понимал. О чем ты думала, готовясь умереть?

– Почему? ― Почти всхлип сквозь стиснутые зубы.

– Что ― почему? Почему Вождь не терпит дерзостей?

Ты с горечью покачала головой и убрала наконец бесполезное оружие.

– Ты сказал, что от меня будут беды повстанцам. Откуда тебе это известно? Ты провидец?

Голос звенел. И хотя я не отказался бы позабавиться, сказав, что твоя судьба написана на небе или птичьих внутренностях, я не поступил так. Я вдруг понял, что знаю этот взгляд, помню: так смотрел юный Эйриш. Смотрел, когда, еще мирно сидя с ним у костра, я говорил: «Правильный, но недобровольный выбор несет порой больше бед, чем ошибочный, но сделанный по зову сердца».

– Нет, ― тихо ответил я. ― Не провидец, но такова жизнь. Всегда легче уповать на другого: на божество ли, на человека, неважно. Когда твои друзья поймут, что ты ничто и не от твоего лика зависит исход боя, они не обрадуются.

– Да. Они ослеплены. И это меня страшит.