Рыцарь умер дважды

Птица Из-Под Земли стоит там, где обычно ожидают Вождя все, ― в большой зале с высоким камином. Жрец чуть склоняет седеющую голову и передает Мэчитехьо кубок ― деревянный, не металлический, из каких мы пьем вино. Тот принимает с благодарностью, и оба мы глядим на свои уродливые усталые отражения в алой поверхности. Старик покидает нас.

Кровь Ягуара. Будь спасительной, Кровь Ягуара. Ведь он наверняка отдал бы ее сам, знай, что спасет этим свою святыню.

– Хочешь, я останусь с тобой, Вождь? Для этого ритуала?

– Нет, Белая Сойка. Иди.

Он разворачивается ― волосы трепещут в замковом сквозняке, колышутся одежды. Он оставляет меня глядеть на пламя, где нет сейчас никого.

Тогда в камине билась она. Ее душа, еще не способная вернуться в истлевшее тело. Я знаю. Откуда-то я точно знаю. И Вождь тоже знал, потому закрыл глаза и устрашился.

Прежде чем покинуть замок, я отделяю рукоять подаренного Злым Сердцем ножа от лезвия.

Я нахожу внутри маленький обрывок бумаги.

Он пуст.

3 Ходить по кругу [Мэчитехьо]

А ты ведь знаешь, что для меня этот мальчик, ― знаешь, даже не зная его самого. Ты и прежде часто угадывала мои чувства к тому или иному брату, угадывала, едва посмотрев, как мы обменяемся парой фраз. Например, ты сказала однажды: «Бесшумный Лис отвернется», и он отвернулся. В последние свои мгновения он назвал тебя грязной смердящей дочерью пса, и я убил его. Убил бы еще не раз за то, как он был зорок и слеп.

Белая Сойка ― совсем иной. Ты сказала когда-то: «Ему нужна хорошая жена, но пока нужнее ― хорошее дело». И я приблизил его, а затем принял о его судьбе еще одно решение. Сегодня ты напомнила, вступилась; тебя я услышал сердцем. Так же было лишь однажды ― когда, забавляясь и скучая с моим вторым сыном, ты позвала меня с Той Стороны, и я целовал тебя. Целовал живую, целовал без чешуи доспеха, целовал в запахе цветущих трав, а ты сказала, что любишь меня. Сегодня голос твой был совсем тихим, тише стука о камень. Но я услышал. Если бы не ты, я лишился бы Белой Сойки, как лишился тебя. Но ты вернешься, Джейн. Я знаю, ты ко мне вернешься.

Кровь потемнела, в ней почти не различить отражений. Я вглядываюсь в собственную тень на багровой, подернутой пленкой поверхности. Я касаюсь ее пальцами и опускаюсь перед Саркофагом на колени, обвожу каждый каменный символ, вбирая в себя суть. Тот. Кто. Делит. Рану. С тем, чья кровь на моих руках, ты шла плечом к плечу. Я видел его в стае, среди ближайших твоих друзей. Орел с серебряными глазами, волк, которому ты подарила монету, алый смертоносный аспид, попугай, чьи крылья ― самые быстрые, а клюв ломает кости… И этот молодой пятнистый убийца с громоподобным рыком.

Они все сегодня кричали, что мстят твоим именем. Стреляли из оружия, которое ты так отважно не давала им, но которое как-то попало в их руки. Ты бы не допустила этого, никогда бы не допустила, хотя по Форту гуляют иные речи, и о тебе говорят с еще большей ненавистью, чем раньше. Я не могу этого пресечь. Я все еще лгу своим людям, Джейн, как ты лгала своим. Мы затянули ложь. Как надолго…

Я обвожу последний символ и закрываю глаза. Под веки пробивается зеленый свет, но я не готов, не могу подняться. Губы даже не шепчут молитв. Цепляясь за осыпающееся время, как тонущая в яме крыса, я считаю и с каждым счетом проваливаюсь глубже.

-pay-37

Это началось не сразу, не в бескровную ночь Созидания. Тогда я только увидел в тебе достойного врага, признал ту, кто не отступится. Ты, странная юная бледнолицая, стала частью моего мира, но так же как другие, могла рассыпаться прахом в любой миг. В моем мире не было ничего вечного. Как и во всех мирах.

И все же что-то переменилось.

Та, кто умеет слышать. Та, кого я спас по неясной прихоти. Та, кто взамен вернул мне дух празднества. Ведь он угас: как бы мы ни берегли его, трудно чтить священных лис и койотов в мире попугаев и ягуаров. Трудно не только юным; порой и я тоскливо удивлялся, как мой дар ― дар Той Стороны, дар времен, когда вера находила союзника в матери-реке, благородных горах, лесу, ― не покинул меня? Кто поддерживает его здесь? Кто нас оберегает?

Старый вождь, Рысь с Малой Горы, не зря боялся уходить. Ослепленный разом тревогой и гордыней, я не ведал, почему он так противится, почему на совете мои разумные речи ― о том, что скоро белые уничтожат нас, как прочие племена, ― привели не к единогласию, но к братоубийственной резне. Умирая от моей руки, вождь странно предостерег: «Берегись себя, Злое Сердце, берегись своей души». Кости его забрали мох и земля; я, найдя новый дом за Двумя Озерами, забыл предостережение. Я был еще довольно молод. Я не осознал, что, взяв идолов и память, мы не сумеем взять самих богов, только их тени. И даже тени покинут нас.