Рыцарский пояс. Тень Северного креста

– Жигимонд я, литвин, мой отец еще вместе с княгиней нашей Анной Данутой сюда прибыл как охранник ее да здесь и остался. А мы с князем молодым вместе росли. Он меня с детства так зовет, я уж привык.

Посланные на охоту воины бродили по лесу долгонько, но зверя все же высмотрели и одолели. Матерого медведя положили. Шкура роскошная, а сала – хоть завались. Отпаивала бабка Тадела жиром медвежьим своего подопечного, как ни кривился он, да еще травяного отвара давала и мази на ране меняла. И вышел все же наконечник этот злосчастный. Молодому князю полегчало, и вся дружина его повеселела, а Жиг и вовсе на радостях не знал, как и услужить ведунье. Он и дров ей заготовил, и грибов да ягод в лесу велел насобирать побольше – суши не хочу, – и сарайчик захудалый укрепил, и изгородь поправил. Старая женщина только улыбалась, поглядывая не него, – золотые руки у мужика и сердце доброе.

А молодой князь уж и вставать начал, сил набирался, улетит скоро в свои края, сокол ясный.

– А что, сынок, – спросила его как-то старушка, когда они грелись на солнышке, сидя на сделанной руками Жигимонда лавке перед избенкой, – война-то уж давно кончилась, как я слыхала, а вы все воюете? Неужто немцы проклятые все никак не уймутся?

– А они ни за что не уймутся, мать, помяни мое слово, если их доброй дубиной не успокоить, не добить до конца.

Князь призадумался, а потом повел разговор дальше:

– Отцу моему, князю Янушу Варшавскому, не повезло сильно. После славной победы под Грюнвальдом его отличил за храбрость сам король Владислав и в награду пожаловал три замка орденских, что на порубежье с нашим княжеством лежат. А потом в дело вмешался этот клятый король германский, Сигизмунд. За орден заступаться взялся, даже напасть на Малую Польшу грозился, а там и до Кракова рукой подать. И пришлось королю нашему и князю Витовту мир с тевтонцами подписать. А по договору этому все захваченные поляками замки снова ордену отошли. Так и уплыли из рук отца моего три крепких замка, ратным трудом завоеванные.

Молодой князь снова замолчал, задумавшись. Лицо, освещенное летним солнышком, было уже не бледным, ожило. А темные волосы и глаза выдавали в нем материнскую кровь: он все же родной племянник литовского князя Витовта, это вам не кот наплакал.

– А немцы эти клятые никогда не успокоятся, говорю я тебе, – продолжил он. – Никакой договор им не указ. Как куролесили на границах перед войной, так и сейчас куролесят. Приходится их помаленьку уму-разуму учить. Так и живем. Мир вроде, а спать можно только вполглаза.

Старая Тадела покачала головой, дивясь на дела людские, никаким божеским законам не подвластные, а потом спросила неожиданно:

– Ты ведь старший сын, наследник князев, так?

– Нет, мать, я второй по старшинству, а наследует отцу мой старший брат Януш. Нас только двое у отца и осталось. Младшенький наш, Конрад, не так давно помер и воином не успел стать.

Старушка сочувственно покачала головой.

– А жена-то у тебя есть, сокол ясный?

Лицо князя осветилось улыбкой.

– Жена есть, мать, славная жена – литовская княжна Анна, дочь старшего единокровного брата нашего короля, князя Федора Ратненского, – сверкнул он глазами, – а пока домой доберусь, задержавшись здесь у тебя, может быть, и сын уже будет.

Старая женщина улыбнулась, и князю показалось вдруг на миг, что она помолодела и стала просто красавицей. Он моргнул, и видение исчезло. Перед ним по-прежнему была старая ведунья, только в глазах ее угасал молодой задорный огонек.

Еще через несколько дней князь Болеслав со своей дружиной покинул маленькую избушку в лесу, увозя с собой огромную медвежью шкуру, а бабке Таделе остались горшки медвежьего жира. Будет теперь чем немочь грудную гнать да недужных выхаживать. От княжьих денег, щедро предложенных ей, ведунья отказалась – куда с ними ходить, сказала, только сорок в грех вводить. Тихо стало на полянке и в самой избушке, и кошка Матька, все прятавшаяся по углам, опять полноправной хозяйкой себя почувствовала.

Однако к концу второго дня снова послышался стук копыт, но теперь с той стороны, куда ушли люди князя. Бабка Тадела вышла на крыльцо и застыла в удивлении. На коне гарцевал княжий старшой Жиг, а рядом с ним были еще три воина и два коня с поклажей.

– И снова здорова будь, мать, – заулыбался Жигимонд, сверкая белыми зубами, – принимай дары от князя нашего.

И стал он с воинами разгружать вьючных коней. Чего они только не привезли!

– Ты скажи, что куда снести, а то ведь сама не управишься, – сказал он, весело поблескивая глазами.

Не прошло и часа, как вся поклажа была не только разгружена, но и водворена на свои места. Старая ведунья стала богачкой – такого изобилия в ее домике не было никогда в жизни, даже в лучшие времена. А воины князя, одарив ее приветливыми улыбками, унеслись догонять своего господина.