Рывок в неведомое

— Извините, что опоздали, — церемонно произнес Аркадий Петрович, входя в дом Анфисы. — Я только вернулся. Аграфена сказала, вы ждете нас ужинать...

— Да уж вторые сутки жду, — ответила, сдерживая смех, Анфиса. — Ужин едва не простыл.

Она снова была красива и оживленна, однако Голиков уже знал, какой душевный мрак умела она скрывать за своим оживлением, и уважительно пожал ей руку.

В комнате за приготовленным и еще не разоренным столом сидел высокий плотный мужчина с хищным крупным носом. Голова его густо поросла темным, негнущимся, коротко постриженным волосом. Чернотой отливали брови и даже гладко выбритые щеки. На Голикова с Аграфеной он взглянул спокойно, без видимого интереса.

— Знакомьтесь, — предложила своим гостям Анфиса.

— Вася, — отрекомендовался темноволосый и, не подымаясь, протянул Голикову через стол громадную лапищу. А затем, поколебавшись, добавил: — Кузнецов.

— Аркаша, — нарочито простецки назвался Голиков, отвечая на рукопожатие.

На Аграфену Кузнецов даже не взглянул.

— Присаживайтесь, гости дорогие, — певуче пригласила Анфиса, показывая на лавку, где сидел Вася.

Но Голиков с Аграфеной, не сговариваясь, сели на табуретки с противоположной стороны стола: Аграфена потому, что обиделась на невежу, а Голиков потому, что так было удобней наблюдать за Василием.

— Мой квартирант, подружка, трое суток не ел: такая у него служба, — сказала Аграфена. — Я ему пообещала, что ты его накормишь.

— Да уж как-нибудь накормлю, — фыркнула Анфиса.

Она была в отличном расположении духа. То ли из-за приезда Кузнецова, то ли из-за прихода Голикова, то ли потому, что свела их вместе.

— Что же вы не бережете свое драгоценное здоровье? — с укоризной спросил Кузнецов.

— Много работы, — уклончиво ответил Голиков. Он не имел понятия, кто такой Вася, и не спешил вступать с ним в беседу.

Анфиса выбежала из комнаты и вернулась с запретным, зеленого стекла штофом, виновато глядя на Голикова.

Аркадий Петрович притворился, что не заметил этого взгляда, а Кузнецов сразу оживился. Голиков, положив на тарелки женщинам соленой рыбки, взял изрядный кус и себе и начал есть с хлебом, наблюдая за Васей.

«Не робок, — отмечал он, — кое-что в жизни хлебнул. Держится уверенно. Только не пойму: эта уверенность от избытка физической силы или оттого, что кто-то за его спиной стоит? Скажем, Астанаев? Нет, если бы Вася служил Астанаеву, Анфиса не стала бы водить с ним компанию... Теоретически, — поправил он себя. — А практически ей могли пообещать, что заберут ее обратно в лес, если она не подсунет мне Кузнецова...»

Анфиса налила всем в граненые стаканчики. Самогонка была плохо очищена. Над столом поплыл запах сивушного масла.

— Ну, со свиданьицем, — сказала она.

Кузнецов со всеми чокнулся и со скучающим видом выпил. Женщины только пригубили, а Голиков, смущенно улыбнувшись, поставил свою стопку на стол. Кузнецов удивленно приподнял бровь.

— Не могу, — простодушно объяснил Голиков. — Если выпьет боец, я обязан его наказать. Ведь в стране сухой закон. И я не делаю того, что запрещаю другим. — И принялся за еду.

Вторую рюмку Вася налил себе сам, женщинам добавил по несколько капель, «для освежения», укоризненно покачал головой по поводу нетронутого стаканчика Аркадия Петровича, произнес: «За все доброе!» — и выпил, уже не чокаясь. Тост Голикову понравился, и он спросил:

— Вася, хотите грибочков? — и протянул миску меленьких белых грибов.

— Наподдали, значит, вы нашему Ивану? — сказал вдруг Кузнецов.

— Слегка, — сдержанно ответил Голиков.

На самом деле Васины слова его взволновали. Аркадий Петрович не мог привыкнуть, что «деревенский телеграф» и здесь, в этой глуши с ее весенним бездорожьем, разносил новости со скоростью света.

— Ошибаетесь, — возразил Кузнецов. — Иван-то наш привык: нашкодил — уноси ноги. И еще привык он ваших командиров, извиняюсь, оставлять в дураках. Народ сильно смеялся, когда вам пришлось впустую побегать по тайге. А вчера вы, Аркадий Петрович, людей сильно удивили.

— Чем?..

— Что Ванька приготовил завал, про то знали многие...

— И никто не пришел сказать? — оборвал его Голиков.

— Почему же никто? — хитро усмехнулся Кузнецов. — Если бы вам не сказали, вы бы остались без хлеба. А вот что самому Ивану готовится двойной капкан, про то не знала ни одна душа.

— Соловьев-то все равно ушел, — мрачно заметил Голиков.

— Так ведь без хлеба ушел, — весело напомнил Вася. — И ни один барбос теперь не скажет, что Соловей всё видит и всё слышит. Астанайке Иван впервые располосовал морду плеткой. Так что народ вас зауважал. Но Астанайку теперь опасайтесь пуще прежнего. Большего врага, чем вы, у него еще не было.

Это было важное известие, если оно соответствовало истине, но Голиков и теперь сохранил полную невозмутимость. Аркадий Петрович по-прежнему не знал, кто такой Вася и куда он клонит, а расспрашивать не спешил.

— Мужские разговоры начались, — с притворной обидой заметила Аграфена. — Пойдем, Анфиса, и мы поговорим.