Читаем Рывок в неведомое полностью

— Иван давно всем поперек горла стоит, — сказал Кузнецов, когда женщины вышли из комнаты. — Не было на него управы. Люди опасались, что будет еще хуже. А теперь у людей появилась надежда. Даже кто не жалует Советскую власть — не желает власти Соловьева.

— Вы-то за что его не любите?

— Есть за что, хотя ко мне он относится хорошо. Звал несколько раз к себе в лес. Но я все отговаривался: малые, мол, дети. Не могу оставить и не могу взять с собой.

— Все же это, по-моему, не мешает вам на него работать?

Лицо Кузнецова из смуглого сделалось серым, но он выдержал долгий взгляд Голикова и ответил:

— Да, я на него работал — не было выхода. А теперь хочу помогать вам.

— Что вы делали для Соловьева?

— Я сказал: дело прошлое. Теперь я хочу помогать вам.

— И чтобы не портить отношений — также и Соловьеву? Сквозь смуглость на лице Кузнецова проступил теперь бордовый румянец.

— Хочу, чтобы вы знали: крови на мне, Аркадий Петрович, нет. И работать сразу на две стороны я не собираюсь.

— А как вы это объясните Соловьеву, если он заметит, что вы к нему охладели?

— Дети у меня все время болеют. Ни доктора, ни шаманы не могут помочь. Про это и скажу.

— Вася, вы знаете, где у Соловьева штаб?

— Я знаю, где штаб у него был. Но каждые три-четыре месяца он меняет место.

— Выходит, не знаете?

— Не знаю.

— Поглядите, что получается: какую вы оказывали помощь Соловьеву, вам говорить не хочется... Вы с Иваном Николаевичем приятели, ведь чужого человека он не стал бы к себе приглашать, но, где его штаб, вы не знаете. И при этом вы убеждаете меня, что я должен вам поверить, будто вы готовы мне помогать.

Лицо Кузнецова вытянулось, на лбу проступили бисеринки пота.

— Я пришел по просьбе Анфисы. Она меня однажды спасла. Она предупредила... Ну, это неважно. И потом, идя сюда, я рисковал и рискую головой, если узнает Соловей или Силька, Сильверст Астанаев.

— А по-моему, вы пришли сюда, чтобы подурачить меня. В этом случае вы действительно рискуете головой.

— Тогда я вам ничего не говорил и мы с вами, почтеннейший Аркадий Петрович, не знакомы.

Кузнецов поднялся из-за стола.

— Гражданин Кузнецов, вы оторвали меня от дела, чтобы встретиться со мной, поэтому сядьте на место! Я вас еще не отпустил!

В комнату вбежала встревоженная Анфиса.

— Аркадий Петрович, — сказала она, глядя на Кузнецова, — я вам клянусь, что ничего плохого он вам не сделает. Василий, ты обещал помочь этому человеку. Упаси тебя Бог эту клятву нарушить! Ты меня слышишь?!

— Слышу.

Анфиса вышла.

— Не серчайте, Аркадий Петрович, — хрипло произнес Кузнецов. — Трудно, когда боишься одного хозяина, переходить к другому. Особливо, если прежним был Иван Николаевич... Скажите, есть у вас бумага?

Голиков вынул из сумки тетрадь, в которой он делал записи для себя и потому нигде не оставлял, и карандаш, раскрыл тетрадь на середине (там были чистые страницы) и протянул Кузнецову. Тот зажал карандаш в толстых пальцах и начал неумело, коряво рисовать:

— Вот здесь Форпост. Поедете прямо по дороге, километрах в пяти справа будет рухнувшая лиственница. Это примета. Возле лиственницы едва видная тропинка. Она выведет к заброшенной дороге, по которой возили лес. Доберетесь по ней до развилки. Повернете направо, пока не увидите пещеры. Вот здесь одна, здесь вторая, здесь третья. Вам нужна вторая. Войдете. Внутри, сбоку, будет узкий ход еще в один зал.

— Что там?

— База Соловьева. Он много чего там прячет. Только не берите ее сразу, деньков пять обождите. Я на время уеду.

Голиков смотрел на корявую схему, а сам думал. Кузнецов полного доверия не внушал, хотя за него и поручилась Анфиса. Аркадий Петрович понимал: Соловьева не любят многие. И как только позиции «императора тайги» ослабнут, немало народу от него отшатнется. Но как отличить людей, которые отшатнулись, от тех, кого Соловьев будет подсылать?

«Склад в пещере... — продолжал Голиков свои размышления. — А не ответная ли это ловушка? Или Соловьев жертвует складом, лишь бы я поверил Кузнецову?»

В ту же ночь к пещерам ушла разведка. Она без труда обнаружила склад. Двое бойцов, затаясь, бессменно продежурили возле пещер четверо суток, ничего подозрительного не обнаружили, о чем и доложили в Форпост.

Тогда с обозом в лес и прибыл Аркадий Петрович. Чтобы сбить лазутчиков Астанаева с толку, за два дня до выезда было объявлено, что батальон берется доставить семьям погибших красноармейцев дрова, которые не были привезены из-за нехватки транспорта зимой. Дрова действительно развезли, но часть подвод ушла к складу.

...При свете факелов Никитин повел Голикова в пещеру. Здесь можно было идти только согнувшись. Когда откатили два тяжелых, хорошо пригнанных камня, открылся ход в громадный зал с высоченным потолком.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное