Рывок в неведомое

Голиков положил себе на тарелку еще немного остывшей картошки и соленых грибов, чтобы скрыть от Василия внутреннее напряжение.

— Я думаю, что Соловьев не оставит вас в покое, — сказал наконец Голиков. — Вы ему зачем-то нужны.

— Как же мне быть? Что вы посоветуете?

— Думаю, вам нужно согласиться. Иначе Соловьев либо на вас обидится и придумает наказание, либо уведет силой. Тогда конец вашей свободе.

— А если я соглашусь и попаду в руки к чекистам? — Кузнецов настороженно посмотрел на Голикова.

— Буду жив — заступлюсь. А на случай, если меня убьют, готов дать удостоверение, что на работу в штаб Соловьева вы поступили по моему заданию.

— А семья? Забрать ее в лес?

— Зачем? Пусть живет дома. Обещаю: ее никто не тронет.

Кузнецов опустил глаза. Заметно было, что он успокоился.

— Если я пойду служить к Ивану Николаевичу, что я должен буду делать для вас? — спросил он снова, глядя на Голикова исподлобья.

И Аркадий Петрович понял: задание должно быть такое, чтобы оно не испугало Василия.

— Мне нужно знать, где у Соловьева штаб... Я не буду посылать к вам людей. Мы договоримся о тайнике, в который вы положите записку... Вот и все, о чем я вас попрошу. О нашей договоренности я не скажу ни одному человеку.

Кузнецов явно повеселел.

— Согласен, — сказал он. — Где будет тайник, я сообщу через Анфису.

И Вася пропал. Голиков встревожился, поручил Никитину выяснить его судьбу.

Через день поступило донесение, что Кузнецов благополучно живет дома. Судя по всему, он предпочел отказаться от заведования хозяйством у Соловьева и от должности разведчика у Голикова.

Никитина это возмутило.

— Прижать его, да и все! — настаивал Павел. — Нечего с ним валандаться.

— Он трус, Паша, — ответил Голиков. — И либо просто сбежит от нас к Соловьеву, либо повинится перед ним. Нам бы кого-нибудь посмелей и понадежней.

— Где же я тебе такого найду?! — ответил обиженный Павел.

ЛОВУШКА ДЛЯ ГОЛИКОВА

Когда Аркадий Петрович проснулся, за окном еще стояла темень. Он поймал себя на мысли, что вставать перед рассветом ему становится все трудней. Вяло работала голова, точно его перед сном опоили дурманом, и была разбитость во всем теле: давала знать накопившаяся усталость. Она бы прошла, если бы Голиков позволил себе выспаться и посидел бы день дома, сходил в лес. Не в разведку, а чтобы побыть одному.

Но Аркадий Петрович считал: такой возможности у него нет, в поединке с Соловьевым он ничего существенного пока не достиг — и продолжал работать без выходных.

Огорчало его каждую ночь и другое: как бы тихо он ни подымался с постели, как бы ни крался босиком к выходу, держа в руках сапоги, он все равно будил Аграфену, которая выходила из своей комнаты и неизменно спрашивала:

— Аркаша, ты куда?

Или:

— Ну, чего ты опять вскочил среди ночи?!

Поначалу Голиков думал, что у хозяйки просто чуткий сон, пока Аграфена не проговорилась, что раньше спала как убитая, и не спросила:

— А почему ты, Аркаша, не ставишь возле нашего дома солдата?

От неожиданности Голиков расхохотался. Ему показалось смешным: он спит свои три-четыре часа в сутки, потом вскакивает, обливается водой, ест утренний суп с мясом (это Аграфена завела такой порядок, чтобы он утром обедал, потому что обедать днем он чаще всего не успевал), а возле дома важно прохаживается часовой. После этого он, Голиков, идет к себе в штаб. А что делать с часовым? Снимать с поста? Тогда получится, что Голиков боится спать без охраны. Оставить часового на весь день? Нелепо.

И Аркадий Петрович ответил:

— Если я поставлю часового, люди подумают, что у меня сдают нервы.

— А мы вечером посадим солдата на кухне, — находчиво предложила Аграфена. — Я буду его кормить ужином.

— Это будет еще хуже. Получится, что я боюсь без часового и вдобавок боюсь за часового. С твоим... — он замялся, — одноклассником Иваном Николаевичем не соскучишься.

— Да какое тебе дело, что Иван про тебя будет думать? А ты хоть спокойно поспишь.

— В другом месте я бы так и сделал. А тут не могу.

Придя однажды обедать, Голиков не нашел Аграфену дома. Не было ее и во дворе. Он стал громко звать: никто не ответил. Голиков испугался: не выкрал ли ее Иван? На всякий случай заглянул в темный чулан. Аграфена, в уличном платке и коротком жакете, лежала на мешках с мукой и тихо постанывала.

— Аграфена, что с тобой? Ты больна? — кинулся он к ней.

— Нет, здорова, — не открывая глаз, ответила она ему. И вдруг вскочила: — Который это час? Что это я? Иди, я сейчас приду тебя кормить. — Она была смущена, что сон сморил ее среди бела дня, да еще в чулане.

И Голиков внезапно понял, что Аграфена стала добровольным, несменяемым часовым. Она охраняла его по ночам и урывками спала днем, пока не свалилась от усталости на мешки в чулане. У начальника боевого района по борьбе с бандитизмом задрожали губы. Он не смог ничего сказать, подошел и поцеловал Аграфену в щеку, на которой еще оставалась красная полоса от жесткого шва на мешке.

— Давай, Аграфена, я от тебя перееду. Буду опять ночевать в штабе.

— Что это ты надумал? — удивилась Аграфена. — Нет уж, будь на глазах. Все мне спокойней.