Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

Я не могла избавиться от мыслей о своих чудесных маленьких кузинах, умерших из-за страшных экспериментов, поэтому решила думать только о том, что есть сейчас: двое семилетних близнецов, сидящих за столом. Моя плоть и кровь сейчас сидит, болтает в воздухе ногами и пытается достать последние капли молока из чашек.

– Они постоянно чешутся. Наверное, это заразно, но их необходимо выкупать. Ты их двоюродная сестра, можешь позаботиться о них?

– Конечно, – сказала я.

Первым делом я побежала в аптеку и купила для них мазь, а потом выкупала. Они сидели в ванне больше часа, а я им пела. За все это время они не произнесли ни слова. Я драила их так, как никогда в жизни. На них скопился годовой слой грязи, вшей и прочей мерзости. «Если бы Лия Мариам увидела их, ее удар хватил бы», – думала я. А потом вспомнила, что она никогда их не увидит. После ванны намазала детей мазью и одела в старую одежду, раздобытую в доме Раисы. К дяде я привела двух совершенно других близнецов. Конечно, через два дня и сама покрылась сыпью, но предусмотрительно оставила себе немного мази на всякий случай.

Каждый вечер в дом Раисы приходили все новые люди. Мужчины и мальчики, женщины и девочки. Дом превратился в спасательный плот посреди океана. Когда-то все мы были деревьями, но нас оторвало от корней и разметало по свету. Нам некуда было идти. Мы не знали, кто мы.

Иногда после ужина кто-то играл или пел. Все подхватывали, начинались танцы. Лия танцевала с парнями и девушками, но я не могла. Лии было 18, а мне 19. Всего год назад мы были совершенно другими. В прошлом у нас был дом, безопасность, семья. А сейчас только ночлег для бесприютных, где иногда радуются, что остались живы, и немного веселятся. Я смотрела, как танцуют, мужчины меня приглашали, но никто из них не нравился.

Город, где прошло мое счастливое детство, больше ничего для меня не значил. Любой уголок его улиц вызывал сердечную боль. Шла на рынок – видела маму, проходила мимо дедовского дома – видела его могучую фигуру в дверях. Я проходила мимо старой иешивы – видела, как выбегает Ехезкель. Очень больно проходить было мимо нашей старой квартиры. Невыносимо понимать, что мама никогда больше не войдет в этот дом. Город, который я любила всем сердцем, буквально убивал меня.

– Давай поедем в Сату Марэ, – предложила я Лии. – Повидаемся с дядей Давидом и Ханкой.

– Я не могу уехать. Я жду Авраама.

Я хотела остаться с ней, но мне некого было ждать. И хоть мне было очень тяжело, я уехала без нее.

Глава 41

Насыщаются от тука дома Твоего,

и из потока сладостей Твоих Ты напояешь их,

ибо у Тебя источник жизни;

во свете Твоем мы видим свет.

Псалтирь 35:9-10

Сату Марэ. Июнь 1945.

Я сошла с поезда в Сату Марэ и сразу же пошла искать Давида. Первый же, у кого я спросила, указал мне на ресторан в центре города. Давид был рад видеть меня. Ханка и Давид открыли ресторан. Все, кто возвращались, были страшно голодны, а накормить их было некому. У них оставались небольшие сбережения. Появились организации, которые выделяли выжившим деньги на еду и житье. Давид и Ханка сняли комнату с кухней в центре города. Ханка всегда прекрасно готовила. Все, кто приезжал в Сату Марэ в поисках семьи, стекались в этот ресторан, еда питала их тела и утешала разбитые сердца.

Я остановилась в однокомнатной квартире Ханки и Давида. Ханка научила меня готовить свежую пасту. Насыпала на столе муку горкой, потом делала выемку в середине и разбивала туда яйца, добавляла немного соли и масла. А потом размешивала яйца во впадинке, стараясь не вмешивать муку. И наконец, замешивала все вместе, натирала и раскатывала тесто в лепешку, как можно тоньше.

Вскоре я поняла, что Ханка беременна. Беременность напоминала ей о потерянном сыне, и она проводила большую часть времени в постели – когда не готовила еду в ресторане.

Через несколько недель Лия смирилась с тем, что Авраам не приедет. Она приехала в Сату Марэ и присоединилась к нам в маленькой квартирке. К Давиду часто заглядывал двоюродный брат. Они обсуждали совместные дела. Звали его Ицхак Хейльбрун. Я вспомнила, что он был помолвлен с Ривкой. Ицхак сказал, что она не вернулась. Он был красив – светлые волосы, голубые глаза. Он излучал уверенность и решимость. Когда я видела его, сердце у меня начинало биться чаще. Он был полон жизни.

– Ты тоже был в Освенциме? – спросила я как-то за ужином в ресторане.

– Я получил документы, – сказал он. – На вокзале я увидел пьяного. Он был похож на меня. Не раздумывая, я начальственным голосом велел ему предъявить документы, он их мне отдал, и я сбежал.

– Тебе удалось избежать ада!

Ицхак покачал головой.