Рыжая Соня и Врата Немедии

Как-то раз, когда король намеревался почтить Килву своим присутствием, чтобы посмотреть на игру Иалона, Глария перед представлением подменила тому кубок с вином на совсем другой напиток, усыпивший его. Заменить Иалона никто не осмеливался, опасаясь недовольства короля, и тогда вызвался я.

«Ты что, самоубийца? — поразился один из актеров. — Ты же никогда не играл! Не делай этого: погубишь не только себя, но и всю труппу!» — «Как хотите, — я изо всех сил делал вид, что мне, в общем-то, все равно. — Можете сегодня попросту отменить представление. Правда, не думаю, что королю это понравится больше».

Трибуны, как всегда, были полны народа. Когда я надевал на себя одежду и маску, в которых Иалон обычно играл Дильмуна, у меня все внутри тряслось от возбуждения и страха. Но стоило мне предстать перед публикой, страх исчез точно так же, как бывало во время боя.

Я больше не был самим собой, став Дильмуном, и на три часа забыл обо всем на свете, кроме его подвигов и страданий…

Когда я произнес последние слова, обращаясь к возлюбленной своего героя перед его смертью, Килва безмолвствовала.

Тишина была просто звенящей. Я лежал на песке и с ужасом думал, что это означает полный провал.

Но тут рев трибун, вставших, как один человек, оглушил всех, присутствующих на сцене. Люди бесновались, рыдали, кричали, тянули к нам руки… Не помню, как я встал и снял маску.

Король был потрясен, увидев, что перед ним — вовсе не Иалон. Он долго смотрел мне в лицо, а потом резко развернулся и покинул Килву.

Целый день после этого я не знал, что и думать, а потом король призвал меня к себе. Я никогда не бывал ни в одном дворце, и, когда шел туда, чувствовал себя так, словно это — мой последний путь.

«Я доволен тобой, гладиатор, — сказал мне правитель, — и хочу видеть тебя как можно чаще. Ты поступил дерзко и безрассудно, но я ценю в своих подданных мужество столь же, как и верность, и умею щедро вознаграждать истинный талант».

Все это было похоже на сказку, на чудесный сон, я не верил своим ушам, но с тех пор мне действительно позволили играть столь же часто, как это делал Иалон. Правда, в отличие от него, ничем более не занимавшимся, я по-прежнему продолжал участвовать в гладиаторских боях.

Мне равно нравилось то и другое, я не хотел жертвовать славой воина даже ради счастья играть на сцене.

— Удивительно, — заметила девушка, — я всегда полагала, такие вещи сочетать невозможно.

— Еще как возможно, — горячо возразил ее собеседник. — Если, конечно, хватает сил. У меня хватало.

Помнишь, ты однажды сказала о людях, которые прекрасно обеспечивают себя благодаря своему мастерству? Я был именно таким человеком. Я купил себе великолепный особняк в Бельверусе, нанял слуг, разбил сад с бассейном и фонтанами.

Ну, не сразу, конечно. Делал все это я ради моей Гларии, которая спасла меня, когда я сам был беден, неизвестен и чувствовал себя на краю гибели. Я мечтал о том, как объявлю ее своей женой и сделаю хозяйкой богатого поместья.

Ей больше никогда не придется тяжело работать, мы будем безмерно счастливы вместе, я стану молиться на нее, носить на руках, она будет моей богиней, она достойна самого лучшего, что только мужчина может предложить женщине… всей любви, и всей преданности, и любого подвига.

Я играл для нее и сражался для нее, чтобы Глария могла гордиться мною, и кроткая улыбка, точно солнце озарявшая ее милое лицо, восторженный блеск глаз моей любимой были мне лучшей наградой. О, Глария, я знал, что испытывать чувства более глубокие и сильные, нежели она пробуждала во мне, невозможно. Ты помнишь Маргиад? Так вот, она была столь же прекрасна, только с белой кожей…

Близился рассвет, но ни Соня, ни Муонг — называть его иначе она еще не привыкла — не сомкнули глаз. Ему необходимо выговориться, понимала девушка.

История, которую успел поведать ей Муонг, поражала все больше. Конечно, он мог оказаться кем угодно — гладиатором в том числе, почему нет? Но чтобы еще и актером…

В глубине души Соня была где-то согласна с неизвестным ей Иалоном: или-или. Люди, которые сражаются на аренах как наемники, по собственной воле, зачастую дальше от искусства, чем небо от земли, они слишком грубы и примитивны, а те, кто посвящает свою жизнь чему бы то ни было прекрасному, чересчур изнеженны, чтобы уметь управляться с мечом: актер-гладиатор, в таком случае, должен быть чем-то вроде способного любоваться закатом леопарда.

Нет, Соня знавала сентиментальных выродков, хладнокровных убийц, которые в свободное от совершения «благих дел» время вполне могли собирать коллекции голубого кхитайского фарфора или разводить птичек в своих садах…

Но Муонг, мужественный и страстный, ранимый и отчаянный, был совсем другим. Каким именно — это ей все еще предстояло понять.

— Так, судя по всему, у тебя все стало складываться как нельзя лучше, — произнесла она. — А что же произошло потом? Ты был богат, известен, любил красивую женщину, и она отвечала тебе взаимностью — чего же еще желать?