Рыжая Соня и Врата Немедии

Путь в монастырь теперь Таймацу был заказан. Он знал, однако, что выживет и без него. Осенняя Луна умел менять обличье проще, чем одежду.

Перебравшись на другой остров, он нанялся охранником к богатому господину, владевшему сотнями рабов и бескрайними рисовыми полями.

Но Призраки не забыли о нем. Раз приговорив, эти люди не могли отступиться до тех пор, пока не свершится казнь, на сколь бы долгое время она ни оказалась отсроченной, и Таймацу приходилось постоянно скитаться, чтобы избежать встречи со своими палачами. Он знал, что пощады ему не будет.

В конце концов, он все-таки покинул Острова, как ни обливалось при этом кровью его сердце. Потом узкоглазый странник пешком исходил почти все Хайборийскиё земли, Кхитай, Вендию, Гирканию.

Ловкий вор и мудрый знахарь, крестьянин и наемник — кем только ни пришлось ему побывать за двадцать зим, стирая Черту за Чертой, пытаясь согласовать свое дыхание с бурными вздохами мира…

Душа искателя приключений, сердце поэта и философа, мастерство Призрака — все это делало Таймацу действительно необыкновенным. Сколько раз он слышал вопрос, который задал ему когда-то Хаяросоку: «Почему ты это делаешь для меня?» И ответ всегда был один. Потому что ты — человек. Ты — такой, как я.

Чужой, но не чуждый. Он мог бы сказать и по-другому: потому что в твоих глазах, какой бы формы и цвета они ни были, живет тот же Единый, что и в моих.

Таймацу всегда тосковал по своим Островам. По ночам ему по-прежнему снились гигантские снежные пики на фоне нестерпимо голубого неба, свежая весенняя зелень и розовая пена цветущей вишни в предгорьях, неспешная поступь косматой лошадки и звон колокольчиков встречного каравана.

Он надеялся, что, когда придет его срок покинуть сей мир, он вернется умирать на Садапугу.

Но пока этот срок еще не настал.

В последние годы Таймацу обосновался в Немедии. Для этого у него имелись определенные причины.

Во-первых, он действительно ждал возвращения Эльбера. Осенняя Луна по-своему любил этого человека, еще с тех пор, когда приходил смотреть на бои с его участием.

Поединки гладиаторов не особенно привлекали Призрака, он расценивал их как неумелую возню, достойную разве что несмышленых детей, и прекрасно знал, что против него самого, приди только островитянину в голову мысль попробовать свои силы на арене, не устоял бы ни один из этих, если можно так сказать, бойцов.

Нет, хотя все люди и равны перед Единым, но драться круглоглазые совершенно не умеют, и тут уж ничего не поделаешь: нельзя же требовать от лягушки, чтобы она летала. Однако по сравнению с другими Эльбер все-таки выглядел не совсем безнадежным, Призраку было любопытно за ним наблюдать. Конечно, не птица, но уже и не совсем Лягушка. А то, что этот бритунец еще и актер, только добавляло интереса. На Островах тоже существовали театры и древняя традиция драмы, конечно, ничего общего не имеющая с немедийской. Вообще, Осенняя Луна старался не сравнивать две культуры, все равно эти сравнения всегда бывали только в пользу Радужных Островов.

Во всех других землях даже искусство выглядело слишком тяжеловесным, песни были начисто лишены мелодичности, как и язык, стихи слишком длинные, в них отсутствовала свойственная настоящей поэзии прозрачная легкость рифм и лаконичная отточенность каждой строки… Ну да ладно!.. Суть была не в том, что Эльбер проявляет себя как бы в двух разных ипостасях. Но он их не просто сочетал. Он оказывался актером на арене и бойцом на сцене, вот в чем заключалась его необычность, и вот почему не ослабевал интерес, который испытывал к нему Таймацу.

Узнав, что с этим человеком случилась беда — островитянин видел поединок Эльбера с Кавабом, — Осенняя Луна сильно огорчился. Еще больше — от того, что выяснил, как несправедливо обошлись с его любимцем власти предержащие.

Призрак по себе знал, что значит считаться инородцем — у него-то самого его происхождение было на лице написано, так что насмешек в свой адрес он за долгую жизнь в Хайбории выслушал немало, и ни одну не оставил безнаказанной: Призраки обид не прощали.

Он отправился за Эльбером в Бритунию, и там наконец познакомился с ним лично. Островитянин взялся за своего подопечного столь истово, что быстро поставил его на ноги, попутно выяснив, как много между ними общего.

Что ж, сказал себе Таймацу, если с ним поработать, выйдет, пожалуй, толк! Он устал от одиночества, от скитаний, от того, что в целом мире у него не было ни единой близкой души, и теперь ему хотелось думать, что в лице этого бритунца он обрел друга, которому можно доверять… отчасти, только отчасти, ибо Призрак исповедовал заповедь: «Не доверяй никому». Когда Эльбер покинул Немедию, Таймацу не стал долго переживать по этому поводу. Что-то подсказывало ему — бритунец рано или поздно вернется. Он поселился в доме, который прежде принадлежал Эльберу, и каждый день молился за него, обращаясь к самым разным проявлениям Единого.