— Я вообще иногда бываю сам не свой, — однажды сообщил ей Эльбер. — Это мое несчастье. Я способен совершенно утратить контроль над собой. Первый раз это проявилось, когда я еще жил в Бритунии. Мне было лет шестнадцать, я ехал на лошади, и тут мне наперерез выскочил другой всадник. Мой конь испугался, встал на дыбы и едва меня не сбросил. Я догнал обидчика, стащил его с седла и жестоко избил — в двух местах сломал челюсть, странно, что вообще не прикончил. А он, если разобраться, был не так уж и виноват, просто проявил неосторожность. Отец тогда был невероятно огорчен и сказал, что я поступил недостойно. Потом со мной еще несколько раз случалось подобное.
— Я всегда знала, что ты вспыльчив и нетерпелив.
— Да. Меня охватывают настоящие приступы ярости, и тогда я могу совершать недопустимые вещи. Я, правда, стараюсь держать себя в руках, дабы такое случалось как можно реже. В Дарфаре почему-то я был куда более спокоен и думал, что совершенно избавился от этой своей странности. Но стоило мне вернуться — и все началось сначала.
— Ты тоскуешь по Мбонго?
— Ужасно, нестерпимо, — признался Эльбер. — И все же знаю — мое место скорее здесь, чем в лесах. Я куда сильнее тоскую по возможности выступать перед публикой, Бара. Играть, танцевать, петь для кого-то. Я чувствую, что не до конца вернулся. Я не в Килве, хотя совсем рядом с нею, рукой подать!
— Можешь играть для меня, — великодушно предложила Соня, — если хочешь. Конечно, я не заменю тебе переполненных твоими поклонниками трибун, но за неимение лучшего…
— Ты же говорила, что не любишь драму, — усомнился бритунец, — что, если тебе станет скучно?
— А ты не затягивай слишком сильно. Десять часов я, само собой, не выдержу, но если один-два, почему бы и нет?.. Давай, прочитай что-нибудь.
— О, Бара, — Эльбер только вздохнул, с надеждой глядя на подругу, — ты позволишь? Тогда послушай, я сочинил это для Гларии и о ней — что-то вроде монолога художника, который рисует портрет женщины.
Он закончил и перевел дыхание. Девушка, которая сидела и слушала, как зачарованная, улыбнулась:
— Неплохо.
— Ты правда так думаешь?
— Стала бы я лгать! — возмутилась Соня. — Очень даже думаю!
— Помнишь, я говорил, что хочу создать драму об Элгоне? — помедлив, спросил бритунец. — Так вот, мне кажется, не совсем правильно, когда героев и властителей изображают только в одном свете, как сильных, мужественных, не ведающих сомнений людей. Ведь они любят и страдают в точности как простые смертные.
Почему не показать Элгона именно таким? Например, он мог написать что-то подобное в посвящение Меруле, своей королеве-рабыне, о которой говорила Маргиад. Представь: Элгон, утомленный государственными делами, пишет портрет женщины.
Может быть, Мерулы уже нет в живых, и он по памяти пытается воссоздать ее черты. И в это время звучит монолог, который ты только что слышала. Что скажешь? Или вот еще:
— Неплохо, — повторила Соня, ощутив поразивший ее саму укол ревности — за себя и за Маргиад.
Хотя девушка не воспринимала так уж серьезно свои отношения с Эльбером, ей вдруг стало немного обидно, что стихи посвящены другой женщине. А каково было Маргиад, которая по-настоящему любила Элгона, знать, что он навсегда принадлежит не ей, а Меруле?..
— Наверное, у тебя получится, — тем не менее, сказала она.