Рыжий

Они пошли на штурм утром 6-го марта. Еще никогда за всю историю последаудовского Афганистана силы оппозиции не предпринимали совместной военной акции. Еще никогда наступление не было столь масштабным. 30-тысячная группировка очень быстро со всех сторон окружила город, полностью отрезав его от остальной части страны. Защитники Джелалабада, которых было ровно в десять раз меньше, отныне полагались только на вертолеты – ими завозили боеприпасы и продовольствие, эвакуировали раненых. С каждым днем кольцо вокруг города сжималось все туже. Мало кто сомневался в том, что сдача Джелалабада – это вопрос дней и даже часов.

Логика тех, кто придумал и подготовил эту операцию, базировалась на том, что Нангархар – провинция, прилегающая к Пакистану. От Джелалабада до границы меньше 60 километров. До Пешавара – пара часов езды по хорошему шоссе. Значит, можно без труда наладить бесперебойное снабжение наступающих отрядов всем необходимым.

В первый же день они смяли позиции 11-й пехотной дивизии, выдвинутые на холмы между Торкхамом и Самархейлем. В Самархейле, благоустроенном поселке посреди цветущего оазиса, до недавнего времени жили наши советники и специалисты, работавшие на сельскохозяйственных фермах. Эти фермы – с системой оросительных каналов и шлюзов, с обширными садами, плантациями и консервными фабриками – были едва ли не главной гордостью экономики Афганистана. Один Всевышний знает, сколько денег и труда было вложено в то, чтобы их построить, чтобы освоить пустыню, где летом и в тени температура не опускалась ниже сорока пяти градусов.

В ходе своего наступления моджахеды беспощадно разрушили и фермы, и гидросистемы, и фабрики. Они овладели Самархейлем и подошли вплотную к аэродрому, где защитники города успели выстроить прочную систему обороны – с траншеями и опорными пунктами. А из Кабула к тому времени были переброшены подкрепления. Первый испуг у сторонников Наджибуллы прошел. Началась война, которую называют позиционной.

Я прилетел в Кабул накануне афганского нового года, который здесь отмечают в день весеннего равноденствия, то есть 21 марта. В тот раз праздник вышел скромным. В городе повсюду ощущалась тревога, а на окраинах рыли окопы.

40-я армия ушла, а вместе с ней ушла уверенность в том, что завтра здесь не начнется резня. Оставшиеся в столице наши специалисты, дипломаты и представители спецслужб скучковались на территории посольства, которую обнесли двойным бетонным забором, укрепили стальными воротами, словом сделали все, чтобы посольство стало похоже на неприступный бастион.

Мой старый друг генерал Владимир Павлович, в просторечии Палыч, у которого я остановился, в первый же вечер таинственно поманил меня вглубь глухого посольского отсека на первом этаже, отпер массивную дверь и показал хорошо обставленные апартаменты, правда, без окон.

– Что это?

– Приготовили на всякий случай для Наджибуллы, – пояснил Палыч, который всегда был на короткой ноге с афганским президентом. По вторникам на специальной вилле Палыч парился с ним в бане и вел долгие разговоры с глазу на глаз.

Сам Палыч в те дни был одним из немногих, кто не терял оптимизма. Он почти круглые сутки сидел в своем крохотном кабинетике, похожем на сейф, принимал доклады, читал донесения с фронтов, говорил обычно сразу по двум, а то и по трем телефонам и еще умудрялся смотреть по телевизору футбол из Москвы.

– Доктор, – вежливо и весело обращался он в один телефон к президенту Наджибулле. – Вы правильно предлагаете, доктор, насчет того, чтобы ударить «скадами» по скоплению противника. Москва? А что нам Москва, доктор? Пока мы свяжемся с Москвой, пока они там будут думать да решать, время уйдет и противник тоже – уйдет. Действуйте, доктор!

«Скадами» назывались оперативно-тактические ракеты класса «земля-земля», оставленные нашими войсками афганцам. Летали они недалеко – километров на триста, но тротиловый заряд там был мощный, я однажды видел воронку от этой ракеты. Дивизион «скадов» находился в прямом подчинении афганской госбезопасности и располагался там, где еще месяц назад стояли тыловые службы штаба нашей 40-й армии.

Едва Палыч клал на рычаг трубку, как в двух километрах от посольства раздавался адский грохот, и за облака уходили одна за другой страшные ракеты.

– Петрович, – говорил он так же доброжелательно в другой телефон, имея в виду далекого московского начальника. – А не пошли бы вы на ….. со своими советами. Мне тут виднее, что делать. Я «духов» вон прямо из окна отслеживаю. Ты мне лучше скажи, как там «Динамо» играет?

– Процесс национального примирения идет по намеченному плану, – бодро докладывал он в третий телефон, как я догадывался, сановитому собеседнику из союзного МИДа.

Я знал Палыча еще подполковником, относился к нему с симпатией, он платил мне той же монетой. Мне импонировало то, что генерал никогда не надувал щек, не строил из себя умника, умел слушать других и не боялся брать на себя ответственность. Увы, к тому времени я уже хорошо усвоил, что девять генералов из десяти являли собой полную противоположность.