Рыжий

И вдруг понял, что — не может. И сопротивляющаяся парадоксу Вселенная тут ни при чем.

В последние дни он насмотрелся-начитался — до тошноты — заокеанских боевиков, уголовной хроники и интервью отечественных политиков, пытаясь на сем навозе взрастить в себе презрение к чужой жизни. Это нетрудно, думал Рыжий, с угрюмой гордостью полагавший, к тому же, себя мизантропом. _Они_ же смогли! Любой Мат Харя смог бы — если б умел путешествовать во Времени…

Но что-то в нем — нечто ужасно хрупкое, теплое, едва знакомое; знающее, что тоже умрет в черный час убийства, — с необоримой силою отчаянно вцепилось в сердце и конечности, удерживая Рыжего на краю ямы.

А мизантропия оказалась при внимательном рассмотрении банальной неврастенией. Всем нынче нелегко.

Эксперименту грозил крах. Рыжий взбеленился.

Он изругал себя самыми наигрязнющими словами. Обозвал себя хлюпиком и сопляком. Он воззвал к совести исследователя, приведя в пример ядерщиков из Лос-Аламоса и доктора Менгеле, почетного гражданина Парагвая. Он пристыдил себя тенью Зигмунда Ф. Он врал себе, что только оглушит и свяжет деда на ночь — паклей. Он кричал — молча! — что дед все равно умер, что он фантом, пустышка, негодяй, враг… а ему, Рыжему, будет памятник от благодарного человечества!

Наконец, он почти победил; во всяком случае, большой палец правой ноги уже подчинился сознанию…

«Здорово, чудо-богатыри!» — вдруг громко сказали позади. Рыжий оглянулся.

Старик с пузатой детской коляской приветствовал строителей. Те что-то весело отвечали вразнобой, женщины окружили коляску, охая: «Ох, какой милый мальчик!.. Ох, или девочка?!..»

«Внучок!» — гордо отвечал старик.

Но Рыжий не вникал в разговоры, уставившись на каменщика, спустившегося, наконец, с вершин, и теперь — шутливо, но настойчиво пытающегося обнять бабушку. Бабушка смеялась. Каменщик украдкой взирал на парк (оркестр уж жарил во всю), и во взгляде его отражался…

И каменщик был рыжим, как Чубайс.

Чертов Холмс!

Рыжий почувствовал, что свободен. Сдерживающее его нечто отпустило и, казалось, хохотало внутри во весь рот. Но и это было еще не все.

Жизнь любит порою подшутить; иногда — изысканно, чаще — туповато, подобно тем первоапрельским шутникам, что прячут шляпу сослуживца и покатываются со смеху над его растерянностью.

Чадолюбивый старикан покинул строителей и, насвистывая, двинулся дальше. Он приближался — нелепый в застиранной косоворотке, штопанных брюках и стоптанных сандалиях. Разве мультфильм про Антошку уже есть? растерянно подумал Рыжий, узнавая мотив.

«Рыжий-рыжий-конопатый, убил дедушку лопатой! Тарам-там-там, тарам-там-там!» — насвистывал дедушка внуку. Чьему?

Рыжий уронил лопату на желтый песок.

— Что я, рыжий, что ли? — обиженно сказал он, пятясь обратно в Будущее.

_КОНЕЦ