Рыжий

Пилообразные линии графиков — все как одну! — заклинило на прямоугольном распределении, и однажды Рыжий устал. Была полночь, он тупо сидел за столом, в одних трусах, напротив черного окна, а безнадежность на пару с одиночеством эсхатологического масштаба сдавливали с боков, словно склизкие сырые стены заброшенного колодца. Не двигаться было жутко. С неимоверным усилием Рыжий заставил себя взять проклятую монетку. Последний раз, подумал он. От натуги в глазах зарябило: пульсирующие радужные круги, какие-то искры… Искры раздражали хаотичностью; вдруг мучительно захотелось придать их лёту какой-то порядок, структуру… Перед мысленным взором возникла причудливая форма, похожая на крендель, испеченный неким очумелым топологом; Рыжий поймал себя на том, что пытается направить траекторию искр вдоль ее извивов… Вот так, наверное, съезжают с катушек, отрешенно подумал он.

Всплыла хохма давней поры: оболтусы-студенты мечут жребий, решая, куда пойти: орел — по пиву, решка — к девчонкам, станет на ребро — в библиотеку, а коли зависнет в воздухе — тогда, ничего не поделать, на лекцию… Рыжий машинально подбросил копейку. Та повернулась в пустоте и упала — на ребро.

Спустя минуту он осторожно поднялся из-за стола. Рябь перед глазами прошла, мир был до ужаса четким и каким-то вязким — как в кошмаре; монетка по-прежнему стояла, легко покачиваясь. Длинно скрипнули половицы — Рыжий прошел на кухню хлебнуть воды. Щелкнул выключателем. Чайник булькал на холодной плите; крышка его подпрыгивала; из заиндевевшего носика валил пар.

Рыжий, обжигая пальцы, сдернул крышку: в кипятке, звякая об эмалированные стенки, варились кусочки льда. Рыжий отшатнулся от сумасшедшего чайника и налил воды из-под крана. Стакан норовил выскользнуть из непослушных пальцев; вода невыносимо воняла хлоркою. Как и в дурдоме, наверное, в панике отметил Рыжий. Д-д-дотренировался… Сам виноват — кто ж из здравомыслящих слушает Антрополога?! Холод толчками поднимался из живота и, выледенив грудь, сжимал горло. Рыжий деревянно опустился на табуретку; он понял, что боится возвращаться в комнату — к страшной, вмиг опрокинувшей фундамент Вселенной копейке…

И тут, словно нагнетая драматический эффект, вырубили свет. Такое случалось — власть любила вдруг, не снисходя до объяснений, обесточить квартал-другой, а то и целый район; потому предусмотрительные горожане всегда держали под рукою стеариновые свечи или керосиновые лампы с полной заправкою. (Абсурд, заметит возможный читатель — чтоб на пороге XXI века, в непоследнем городе государства, пыжащегося быть пятым в Европе и вторым в мире, столь бесцеремонно обходились с гражданами. Может быть, автор еще заявит, что там и воду отключают?! Или, ха-ха, отопление?! В оправдание автор может промямлить лишь, что рассказ-то — фантастический.) Но Рыжий не был предусмотрительным. Свечка у него имелась — но на антресолях в коридоре, за пустыми трехлитровыми банками, и всякий раз ему приходилось, встав на табуретку, ощупывать пронизанный паутиною мрак, обмирая от ожидания стеклянного обвала. В нынешнем состоянии это было и вовсе выше его сил… Он чувствовал, что тьмы ему — между взбесившимися чайником и монетою — долго не выдержать, и что это, может быть, его последняя членораздельная мысль… На лестнице, за железной дверью, жизнелюбиво ухала лоснящаяся бугорчатая нежить, за окном — судя по долетавшим звукам остервенело, насмерть, будто с фашизмом, дрались меж собою пьяные.

Западня. Нервы Рыжего были словно перетянутые струны, и ему казалось, что он вот-вот забренчит как балалайка.

Не знал, что быть сумасшедшим столь страшно, подумал он.

«Не Дрейфь», — вдруг строго и спокойно сказал Голос.

Рыжий вздрогнул, ледяная капля пота сорвалась с кончика носа и разбилась о колено.

«Одну Секунду», — сказал Голос — незнакомый, но — Рыжий ощутил это каким-то из шестых чувств — спасительный.

В темноте возник неровный слабый огонек, высветил… Розовые пальцы, берегущие свет от сквозняков… Плачущий стеариновый столбик… Лицо…

Полузнакомое лицо… Зеркальное отражение лица из зеркала.

Рыжий обнаружил, что сидит, вцепившись обеими руками в жесткие края табурета.

«Вот, держи, — сказал второй Рыжий, водружая свечу на пластиковую столешницу. Лоб его пересекал багровый, почти черный в полумраке рубец. А мусор из головы вытряхни. Все в порядке. Все у тебя получится. Ты молодец, Рыжик!»

И второй Рыжий исчез.

* * *

«Что за нужда?» — удивленно спросил Антрополог.

«Хроноклазм всегда меня занимал, — признался Рыжий. — Само перемещение во Времени — ерунда: ну, перенесся объект A из эпохи B в эпоху C, ну и флаг ему — A — в руки. Дело техники. Но вот если A, перенесясь в C, совершил деяние, несовместимое с появлением A во времени B? Кто тогда все-таки помешал появлению A?! Налицо хроноклазм, разрыв причинности. И никакая техника тут не поможет».

«А бедный дедушка чем виноват?»

«Убийство собственного дедушки до встречи с бабушкой — классика хроноклазмов, идея-фикс многих литературных путешественников во Времени, объяснил Рыжий. — Чем я хуже? К тому же мой дед никакой не бедный.