Рыжий (история одиночки)

– Ох ты, батюшки! – руками бабка не всплеснула, так как в них она держала миску. – Ты-то откуда здесь ещё взялся, рыженький? А красивый-то какой – слов прямо и нет даже! Надо бы молочка ещё принести – а то что ты одну картошку-то уминать будешь…

Была она старая, очень старая. И очень добрая – это котёнок понял сразу. С трудом, держась за перила, она преодолела путь наверх в несколько ступеней, скрылась за своей дверью и вскоре появилась снова, на этот раз с ополовиненной бутылкой молока, купленной на грошовую пенсию. Руки у неё дрожали, когда она подливала молока в миску с картошкой, сухонькая шея тряслась от напряжения. Рыжик потёрся ей об ногу мордочкой.

– Ах ты, чудо моё, рыжее да маленькое!

Бабка нагнулась и невесомо провела рукой по его спинке.

– Добрый ты… А это и есть самое главное – что у людей, что у животных. Ну ешь, ешь – пойду я.

Кое-как разогнувшись, он побрела обратно к себе в одинокую трущобу. Рыжик провожал её взглядом, ощущая вдруг подступивший к горлу комок. Потом он решил, что обязательно как-то её отблагодарит, и начал есть. Оставив половину Василисе, он улёгся на кучу тряпья и уснул. Без всяких сновидений, о которых потом можно было бы вспоминать.

… Разбудила его Василиса. Во рту она держала какой-то пузырёк, и с её приходом под лестницей стразу же запахло чем-то нестерпимо манящим и раздражающим одновременно, вызывающем сухость во рту и томление в крови. Выронив склянку, Василиса тут же принялась тереться спиной о подстилку, сладострастно при этом урча. Похоже, жилы её трепетали – она то вытягивалась в струнку, то сворачивалась в клубок, чтобы затем резко распрямиться, задрать хвост и начать зарываться мордой в кучу тряпья. Сначала Рыжик не понял, что с ней, и перепугался, робко попытался было приблизиться, но она не подпускала его к себе, шипела и выбрасывала навстречу когти.

– Дур-р-рачок, – мурлыкала она, выгибая спину, – мне хорош-ш-шо, мне очень хор-р-рошо… Понюхай-ка лучше то, что я принесла, я долго за этим охотилась! – и вдруг свирепо зарычала:

– Нюхай, кому говорят, а то всю морду исполосую!

Ошарашенный Рыжик подошёл к склянке и, не очень хорошо понимая, что делает, вдохнул идущие из неё испарения. Голова тут же затуманилась, по телу разлилось тепло и кровь забурлила, дико и бесконтрольно. Нахлынувшие эмоции затребовали себе выхода, и он начал кататься по тряпью вместе с одуревшей кошкой, с каждой секундой всё более и более дурея сам. Когда они начали орать в голос, на площадке скрипнула дверь и старческий голосок продребезжал:

– Да что это с вами такое-то, окаянные? Валерианы, что ли, обнюхались? А ну кыш отсюда, дайте полежать спокойно!

Что-то наподобие стыда шевельнулось в мозгах у Рыжика, и он стремглав выскочил за дверь, Василиса за ним. Во дворе он сразу же бросился к дереву, махом забрался на два сука выше прежнего, и провернул свой цирковой номер с приземлением на все четыре лапы. Никаких неудобств он при этом не ощутил. Василиса в ответ попыталась было сделать сальто назад, но брякнулась плашмя на спину, рассвирепела и набросилась на Рыжика. Он подставлял ей для укусов то одно, то другое плечо, но не убегал, а потом сам попытался повалить её, но в итоге оказался на земле, с растопыренными во все стороны лапами. Потом они поочередно носились друг за дружкой, нарезая круги, а потом… Дурман вдруг прошёл, и Рыжик осознал себя стоящим на дрожащих ногах, с ломотой в позвоночнике, болью в плечах и беспросветно тяжелой головой. Василиса тоже угомонилась и тяжело дышала рядом.

– Всё, теперь спать… спать… – прохрипела она и, пошатываясь, направилась занимать спальное место. Как в тумане, Рыжик последовал за ней. Накатила волна дурноты, и он, давясь слюной, полетел куда-то вверх тормашками… И снился ему сон, как он заходит в какую-то комнату, где за столом сидят бабка и Василиса, обе в платках, и прихлёбывают что-то из блюдец, а на столе у них стоит самовар. Рыжик попытался было усесться к ним за стол (пить хотелось – мочи нет!), но бабка строго пригрозила ему пальцем и указала в угол, где стояла целая лохань. «Тебе туда. Ты же валерьянщик». Рыжик подошёл к лохани, и оттуда на него пахнуло таким дурманом, что он тут же закашлялся и начал давиться всеми своими внутренностями… Тут в сон ворвалась явь, в которой он тоже судорожно кашлял и давился, пока наконец немного не отлегло и забытьё не сковало его безрадостной мутью…

…Очнулся он, когда горели фонари и дверь уже была закрыта на крючок. Кое-как он выбрался наружу и попил из лужицы. Немного подождал, срыгнул и побрёл обратно под лестницу, где и упал на подстилку рядом с Василисой, которая спала беспробудным сном и, похоже, долго ещё не собиралась просыпаться. Чувствовал себя Рыжик мерзко, и мысли у него были совсем безрадостные: «У меня же испытание сегодня, а я чуть живой… И бабка… Отблагодарил, называется». Ох как же иногда бывает стыдно, так люто, что и жить не хочется. Ни год, ни два – да ни дня ни одного!

… Кажется, он задремал. И вздрогнул, когда в мутной голове раздалось: