Рыжий (история одиночки)

Таська, конечно же, ничего не ведала о происходящем в голове у матери, и была не на шутку удивлена, когда та, не дожидаясь отчаянных и злых слов дочери об угрозе обета молчания и, само собой, голодовки, вдруг внимательно и строго посмотрела на неё, спокойно сказав:

– Хорошо. Поехали к ветеринару.

Таська поняла лишь, что вот так и случаются в жизни обыкновенные чудеса.

…Ветеринар был молодой и животных любил. Деньги, однако, любил тоже. Он долго исследовал кота, привезённого в безвозвратно испорченной простыне, изучал раны и ссадины на рыжем тельце, качал головой, мял кошачий живот и снова качал головой. Потом сообщил взволнованной девочке и её усталой маме, всё ещё удивляющейся самой себе:

– Ну, в общем и целом, картина ясна. Потеря крови и желудочная инфекция. При соответствующем лечении шансы, конечно, есть, хотя…

– Сколько? – спросила мама. Она знала таких молодых специалистов, любящих жизнь.

Ветеринар что-то прикинул в уме и назвал цену. Мама закашлялась, и Таська тут же затараторила:

– Мама, ну зачем мне новые ботинки? Я и в старых ещё год отхожу. И курточка у меня совсем новая, и джинсы, и без шоколадок я обойдусь – и Витька обойдётся, и…

– Помолчи.

Мама потерла виски кончиками пальцев. «Господи, зачем мне всё это? Окровавленный заразный кот, который, скорее всего, издохнет… Зачем, Господи?»

Она вздохнула.

«Значит, есть зачем»

…В течении часа ветеринар обрабатывал раны на шкуре кота, делал уколы ему в холку и ляжку, попутно успев убедить маму в необходимости расширенного биохимического анализа крови для рыжего пациента. Мама, впавшая в некое состояние ступора, безропотно согласилась и на предложение менеджера расположенного в том же помещении зоомагазина купить несколько баночек с диетпитанием, после чего долго смотрела на итоговую сумму в квитанции и холодными пальцами отсчитывала деньги. И это было только начало: уколы коту надлежало делать каждый день, а на вопрос, сколько же всего будет этих дней, кошачий доктор ответил крайне уклончиво.

Назад ехали молча: мама пыталась прийти в себя, а Таська, осознавшая масштаб предстоявших расходов по спасению животного, даже и не думала открывать рот, держа питомца на коленях. После дозы снотворного тот больше не мяукал и не шевелился, но дышал. Весь в тампонах и завязках, выстриженный даже за ушами, исколотый и потерявший ещё некоторое количество драгоценной крови – дышал.

… Проспал Рыжий почти два дня, и перед самым пробуждением видел сон: как будто бы он, молодой и красивый, без всяких там облезлостей и прокусов на шкуре, с лучащимися изумрудными глазами плывёт по воздуху, а позади него (он это совершенно точно знает) лежит на полу, на старом свитере кто-то другой, больной и измученный, весь в непотребстве сердобольных лоскутных обёрток. Но до него уже нет никакого дела Рыжему, потому как ему легко и хорошо, и совсем немного уже осталось проплыть до сотканной из солнечных нитей дорожки, ведущей сквозь ничуть не мешающее окно в даль, где нет ни боли, ни унижений. И знает он ещё, что ни в коем случае нельзя ему оборачиваться на голос, бормочущий позади: «Бедненький, красивенький – ну проснись, проснись пожалуйста! Ты обязательно должен, должен проснуться, слышишь?» Нет-нет, ничего он не слышит. Ничего он должен, кроме как плыть навстречу солнечному лучу и ждать чуда слияния с этим лучом. Но – проклятая раздвоенность овладевает-таки Рыжим и заставляет замереть между полом и потолком, а затем поворачивает его изящную головку на голос…

Он открыл глаза, в спутанных водорослях забвения глаза. Боль и недвижимость тут же начали быстро овладевать телом, и он с тоской ощущал, как исчезает за спиной солнечная дорожка. Но вот уже раздался восторженный детский вопль:

– Мама! Мамочка! Он проснулся, проснулся!

Мама только-только пришла с работы и засунула усталые ноги в уютные тапки. С учительством несколько лет назад было покончено, так что теперь она искала применение своих способностей в социальной сфере. Со вздохом она прошла в комнату дочери (у них была трёхкомнатная квартира – заслуга папы, военного прокурора), где бездумно уставилась на кота. Тот смотрел в никуда, полураскрытые глаза его были далеки и туманны. «Страшный-то какой», – отчуждённо подумала мама. – «Наказание оно и есть наказание».

Тут кот пошевелился и, судорогой сбрасывая невидимые оковы, попытался сесть… и сел, подтянув задние лапы под себя и опираясь на дрожащие передние. Затем он строго посмотрел на людей, и мама тут же обомлела. «Вот это глазища! Красота-то какая!…» В этих вновь заигравших изумрудах, казалось, как в фокусе отразилось всё её детство. А девочка Тася ничуть не удивилась такому преображению – она и так знала, что её кот самый красивый.

Мама принесла воды в блюдце и поставила её перед иссохшей мордашкой. Кот принюхался было, но затем начал тревожно озираться по сторонам.

– Он, наверное, в туалет хочет. Поставь лоток поближе, – распорядилась мама.