Рыжий сон

Солнце апельсинового цвета,

Досмотрев свой ранний рыжий сон…

Я притащила кипу бумаг, начала писать, едва поспевая за мгновенной фантазией, бурлящей в моей голове. А щёки мои уже пылали, пылали от жара даже руки до кончиков пальцев. Брала с подоконника горстями снег и остужала им лицо, но жар не становился меньше… И лишь под утро, выбившись из сил, упала в постель, не в силах уже изумляться всем этим странным вещам, что пережила я за несколько часов.

Утром я услышала, как Инна встаёт и собирается на лекции, но была не в состоянии открыть глаза и только шёпотом умоляла принести мне хотя бы кружку воды, однако Инна будто не слышала меня и осталась глуха к моим мольбам. Когда я опомнилась и, открыв глаза, села на постели, никого из девочек дома уже не было. Меня покачивало от слабости, и, держась за стенку, я добралась до вожделенной воды. Утолив жажду, стала решать, что же предпринять. С таким чувством слабости высидеть лекции было невозможно, да и вид у меня был слишком уж бледный. Решив, что заболела, я отправилась к нашему фельдшеру, Борису Палычу. Тот был субъектом в некоторой степени загадочным: мужчина в годах, говорят, отставной военный фельдшер, а жил один в нашей вузовской общаге. По крайней мере, никто никогда не слыхивал о каких-либо родственниках или друзьях, которые у любого человека должны иметься. Непонятно, что его здесь устраивало: дешёвое служебное жильё или обилие молодых пациенток, которых ему на военной службе не хватало? Теперь пациенток было навалом: особенно часто посещали Бориса Палыча (или просто Палыча, как обзывали у нас кулуарно фельдшера) всякие «хвостатые» студентки, стремившиеся заполучить освобождение от учёбы, дабы она не мешала их весёлой жизни. Вот и сегодня у него резвился тут целый табун таких девиц с физфака, здоровых, как кобылицы, и таких же разнузданных. Происходящее тут действо гораздо более напоминало фарс, чем осмотр больных доктором. Девицы окружили лысого краснощёкого Палыча, точно нимфы – фавна.

– Борис Павлович, ну послушайте, как колотится моё сердце! Я не смогу в таком состоянии сдавать экзамен! – говорила одна «больная», выпячивая при этом свою грудь. Другая пыталась поставить ему на стол ногу:

– А у меня наверняка растяжение, или же вывих: вчера так неудачно поскользнулась, что и ступить на ногу не могу!

Палыч, конечно, всячески ругал безобразниц и делал сердитое лицо, но как-то не по-настоящему, а между тем, его априори лишённая мимических мышц лысина непостижимым образом отсвечивала довольной улыбкой. Короче, медицинская этика нарушалась обеими сторонами, но никто из участников фарса не переживал из-за этих мелочей. Наконец, Палыч со словами: «Пошла вон отсюда, да на тебе пахать надо!» – выпроводил последнюю «кобылку». Осталась только я, за своей вынужденной ролью зрителя в этой комедии, совсем забывшая о поставленном градуснике.

– Н-ну, что там у тебя… – пробурчал Палыч.

Я достала градусник: температура 36 и 6. И вдруг обнаружила, что у меня совершенно не нет никаких существенных признаков заболевания: ни жара, ни озноба, ни першения в горле… Что же мне, о видениях своих Палычу рассказывать? Это, пожалуй, будет покруче представленной здесь «кобылицами» комедии, да и вообще, с таким к психиатру ходят… Не зная, от смущения, что и сказать, я подняла на Палыча глаза, и он тоже уставил на меня свои два рентгена….

– Что, ВЛЮБИЛАСЬ?

Это произнёс Палыч. Так и сказал. Громким шёпотом.

Есть такое насекомое, которое в самые ужасные для себя моменты умеет превращаться в сучок. Вот, я сейчас была как это насекомое: мгновенно одеревеневшая на стуле фигура. А Палыч повернул свою лысую голову набок и тихонечко посвистывал, точно переговариваясь таким образом с невидимым мне собеседником. Затем взялся за бумагу и, бормоча себе под нос что-то вроде: «Ой, девки, девки! Что ж мне с вами делать», – начал что-то писать.

– Вот. Освобождение на три дня… И ты, это… предосторожности там всякие соблюдай…

Я машинально взяла своей деревянной конечностью протянутую мне справку. Услыхав же от Палыча ещё и про «предосторожности», вовсе бросилась из его кабинета прочь…

Возвратившись от фельдшера, первым делом глянула на себя в висевшее у входной двери зеркало: ничего необычного, кроме чёрных кругов под глазами. Где Палыч это увидел, что я влюблена? «Я не больна, я влюблена», – это Татьяна, помнится, у Пушкина. Однако, Палыч смотрел на меня так же серьезно, как если бы он обнаружил, к примеру, у меня признаки пневмонии. Нет, наверное, все эти странности – лишь результат волнения и бессонницы. Надо только выспаться – и всё станет на свои места. Тем более, что всё равно уже справку дали…